Днем в дверь позвонил трубочист и предложил свои услуги. Макс открыл ему, закутанный в толстый шерстяной кардиган. У молодого человека было доброе некрасивое лицо, запачканное сажей до самых очков, глаза подслеповато щурились из-за круглых стекол. И именно эта деталь убедила Макса его впустить. В этот промозглый вечер камин после долгой спячки вновь вернулся к своему изначальному предназначению. Дория бросилась к камину, протягивая к огню озябшие руки, словно героиня романа XIX века. При этом она заметила на каминной полке незнакомую вещь: место между двумя колоссальными слоновьими бивнями на медных подставках занял серебряный подсвечник на девять свечей. Она вопросительно оглянулась на Макса. Она не помнила, чтобы отец когда-либо зажигал свечи на Хануку.
– Я нашел его у себя в спальне. Сегодня первый вечер, вот я и решил, что это будет неплохой идеей.
– Как их зажигать? – спросил Симон.
Макс встал, возложил на голову кипу, надел другую на Симона и прочел, почти без ошибок, молитвы, которые, как он думал, успел уже позабыть. После этого он подал дочери знак зажечь первую свечу, а внуку – вторую. Затем они сели, придвинули свои кресла к огню и налили себе по стаканчику.
На низком столе уже стояли виски и фисташки. Это превратилось в привычку, от которой все трое получали большое удовольствие. Пользуясь этим блаженным моментом, они вспоминали о радостях и горестях, о делах и случайных встречах, о надеждах и разочарованиях, наполнивших уходящий день. Рассказывая о себе, они лучше узнавали и понимали друг друга, ведь каждый открывал повседневную жизнь другого: охоту Макса за картинами и клиентами, кастинги и съемки Дории, занятия Симона. И хотя они сошлись под одной крышей не столько по доброй воле, сколько по стечению обстоятельств, все трое думали этими вечерами, грызя фисташки и попивая виски, что случайности иногда приводят к весьма приятным результатам.
– Когда я в детстве жил в Турции, мы всегда зажигали дома свечи, – рассказывал Макс. – В первый вечер Хануки мама наряжалась по-праздничному, начищала вот этот самый подсвечник, и когда отец приходил домой, мы втроем зажигали свечи. Отец всегда приносил мне гостинцы, игрушки… Он очень любил этот праздник. Когда он умер – мне тогда было четырнадцать, – мы уехали из Стамбула. Мать переехала в Париж, к своему брату-меховщику. Мы поселились неподалеку отсюда в маленькой квартирке в Фобур-Пуассоньер. Мать кроила и шила целыми днями, так что порой у нее в глазах темнело, но, по-моему, ей это нравилось, она обожала моду. Мама всегда была красива и элегантна, а какое чувство юмора… Но свечи после переезда в Париж она больше ни разу не зажигала.
– Ты раньше никогда не рассказывал о своей матери, – тихо сказал Симон. – Я