– Да уж… – пробормотал Курт тоскливо, невольно покосившись в окно, на засыпающий притихший город.
Бамберг погрузился в сон быстро и как-то разом; в отличие от многих городов, в коих доводилось побывать до сего дня, здесь, видимо, не в чести были поздние гуляния – ни единого голоса не доносилось из распахнутого окна, не шаркали подошвы припозднившихся прохожих, не было слышно даже постояльцев в трапезном зале. С наступлением темноты город будто бы остановился, как часы, из которых вынули ведущую шестерню.
– Тут, небось, еще и на улицах не грабят… – шепнул Курт себе под нос, поудобней улегшись на подушке и закрыв глаза. – Всё-то тут не как у людей.
Уснуть удалось лишь сознательным усилием – умение, которому он был благодарен не раз и не десять за свою жизнь; мозг, утомленный и перегруженный мыслями, точно вьючный верблюд тюками, отказывался отрешаться от реальности и даже на грани сна все еще пытался раскладывать по воображаемым полочкам и переваривать полученную за день информацию. В забытье, более-менее напоминающее сон, удалось себя буквально вогнать лишь хорошим пинком.
Смутная дрема была похожа на туман, никак не желала отгородить сознание от окружающего мира всецело и в конце концов отступила совершенно. Курт продолжал лежать с закрытыми глазами, надеясь, что сон вернется, однако старые проверенные приемы не помогали; мысленный отсчет, обычно позволявший отгородиться от внешнего мира, больше нагружал мозг, чем расслаблял, зудящий над ухом комар не звенел – гремел оглушительно, словно рев боевого рога, каждая неуместная складка или вмятина подушки ощущалась, точно каменная, и даже звук собственного сердца казался громким, как кузнечный молот. Не давал покоя и еще какой-то звук – знакомый, узнаваемый, но непривычный; классифицировать его никак не удавалось, но четко осознавалось, что здесь, в этой комнате, рядом, – ему не место…
Курт открыл глаза, усевшись на постели и глядя сквозь темноту в сторону двери смежной комнаты, занятой Нессель; полминуты он сидел неподвижно, вслушиваясь, потом медленно, осторожно ступая, приблизился к приоткрытой створке и остановился на пороге, замявшись. Лесная ведьма лежала, уткнувшись лицом в подушку, и плакала – без истерики и всхлипов, тихо, обреченно и безысходно. Курт, помедлив, все так же тихо прошел в комнату, осторожно присел на край постели и молча опустил ладонь на плечо Нессель; та вздрогнула, на миг задержав дыхание, но к нему не обернулась, лишь еще сильнее сжалась в клубок.
Надо было что-то сказать, но подобрать правильных слов он никак не мог. «Лучший дознаватель Империи, – подумал Курт раздраженно, – способный за пару часов разболтать восемь из десяти арестованных, не знает, что и как сказать». Инквизитор, именем которого пугают друг друга малефики, без дрожи и колебаний способный игнорировать мольбы и рыдания самых невинных с виду заключенных, сейчас ощущал себя неловко, точно вломившийся