Белла поцеловала меня.
– Смотри не заблудись. – Ласково похлопав меня пониже спины, она протянула мне куртку и перчатки. – И не слишком задерживайся.
– Постараюсь, – пообещал я и вернул ей поцелуй.
Я уже миновал два города и съел на ходу ленч, яблоко и два батончика мюсли, когда мне вдруг пришло в голову, что еще никогда в жизни я не отъезжал так далеко от дома. Собственно, я вообще никуда не ездил и ничего не видел. И сейчас, пока я безмятежно сидел за рулем, память начала потихоньку подбрасывать мне картинки из прошлого…
Вот я стою на задней лестнице нашей квартиры, одной рукой обхватив мать за ногу, а второй держа мягкую игрушку. Солнечный луч просачивается сквозь балюстраду, словно символ свободы, поджидающей за стенами тюрьмы. Моему брату Джозефу – который старше меня ровно на год – позволили идти с отцом, если только он «будет держаться за перила и смотреть под ноги». Когда он ушел, я не стал задаваться вопросом, куда он направился, а подумал о том, вернется он или нет. Жизнь маленького ребенка – в общем-то, простая штука.
А еще его звали Джозефом – не Джо или Джоуи, упаси Господь! – а только и исключительно Джозефом, в строгом соответствии с тем, как нарек его отец. И это имя он с гордостью пронес через всю жизнь. Обладая сложением пожарного гидранта, мой единственный близкий родственник нес бетонную башку на широченных плечищах, так что места для шеи у него не нашлось. Волосы у него были черными как вороново крыло, и ходил он с важным и довольным видом человека, знающего себе цену. С самого детства он, подражая отцу, разговаривал, как самый настоящий гангстер, и носил длинные баки. Хотя мы оба были горбоносыми, его темные глаза-бусинки были посажены ближе друг к другу, чем у меня, придавая ему облик юного бандита из нью-йоркской шайки. Обладая от природы чудовищной силой, он отличался неизменной лояльностью, а к роли старшего брата относился с крайней серьезностью – хотя, следует признать, что за этим строго следил мой отец, представитель старой школы, так что особого выбора у него не было. И, хотя я никогда ему не завидовал, он считался гордостью отца.
А потом перед моим внутренним взором всплыла другая картина: я держу за руку свою бабушку Нану и мы с ней весело топчем только что выпавший первый снег на Плезент-стрит. Наступила моя очередь идти с ней, и я вечно грыз ногти в ожидании, пока она не вернется, хотя она всегда приносила с собой какой-нибудь подарок. Томительная неизвестность, разумеется, пугала куда больше унылой скуки, если бы я просто остался дома, но она же несла с собой и волнующее предвкушение. Мужчины вежливо приподнимали шляпы, здороваясь с ней, а она ласково улыбалась им в ответ. Бабушка всегда одевалась очень опрятно, да и пахла так же. Будучи совсем еще мальчишкой, я уже совершенно точно знал, что собой представляет эта пожилая женщина, пользующаяся всеобщим уважением, и сколь многочисленны важные роли, которая она играет в нашей семье.
Что до меня, то меня звали Коротышкой[3]. Худощавый и долговязый, или «костлявый», как выражался отец,