Старостина слушала с живым интересом, расспрашивала, догадалась даже, может, больше, чем было, и – дивная вещь – то, что её должно было отговорить и запугать, только придало смелости… Сердце девушки было открыто, гостило в нём чувство, получение казалось более лёгким… она знала людей по-своему.
Якобы с сожалением покачивая головой, она начала говорить Хелене:
– Боже мой! Какие вы все, молодые, легковерные и добродушные… сколько нужно опыта, чтобы получить разум! Этот твой незнакомец, как я слышала, не объявился тебе, не обещал ничего, даже отчётливо не говорил, что любит тебя… Ты сама это признаёшь! Старый какой-то баламут! Хотел провести с вами приятную минутку, а ты себе этим будешь жизнь связывать! Он, конечно, не придёт, а тут потеряешь господина, что не легко другой раз представиться может… Мать в бедном состоянии, сестра больная, обеим нужны удобства, тебе – отдых… и всем этим ты жертвуешь из-за мечтаний, из-за каких-то там напрасных надежд, которые должны обмануть.
– Ничего не жертвую… потому что вы, пани, дали мне понять, что и тот бы жениться на мне не мог.
Старостина на такое выразительное заверение заколебалась, предпочитала сразу сделать эту наибольшую трудность, чтобы позже с ней не встречаться.
– Сейчас, конечно… нет, – сказала она, – но когда его интересы, когда семья… позже… о! ты бы сделала с ним, что хотела! Ты бы его завоевала, привязался бы, должен бы… Уже и так безумно влюблённый… а что было бы, если бы ты с ним была более ласковой?
В положении бедной Хели это было ужасное искушение… Дьявол бы, наверное, не выдумал более угрожающего. Мать и сестра! Два существа, которых она так любила. Если бы дело шло только о ней одной, если бы нужно было ей одной мучиться и работать – ждать и терпеть – снесла бы всё… но мать и больной ребёнок!
Личная бедность в благородном сердце – это новый рычаг для подъёма, но когда смотрит на чужие страдания и не может помочь… только самоотверженностью – как же трудно противостоять! Весь мир сироты замыкался в том маленьком дорогом ей кружке, в той, что для неё была матерью и той, что её больше любила, нежели сестру… К обоим она была страстно привязана… и чего бы не сделала для них! Старостина бросала в её сердце болезненную пулю, как бы упрёк в эгоизме… Должна ли она была пожертвовать ими для себя, или свято, тихо сделать им из себя жертву?
Из этого разговора вышла Хела разморённая, неуверенная, побежала в свой покоик и, ходя по нему, плакала…
Странные мысли пробегали в измученной голове… из волнующейся груди вырывался неизбежный вопрос:
– Имею ли я право пожертвовать ими ради себя?
Старостина ослабила её веру в пана Тадеуша, сама она теперь припоминая последние с ним разговоры, найти в них не могла ничего, что бы связывало её будущее… Была свободной… а долг благодарности вынуждал её к самопожертвованию… Слёзы лились…