По вечерам мы часто сидели вот так. В сенях горел свет, и большие комары с тонкими длинными лапами бились о стекло крыльца. Из дома тянуло свежесваренным вареньем, бабушка в сенях еще гремела банками. Дед с громким вздохом присел на низкую скамеечку напротив нас с мамой, закидывая через плечо влажное ручное полотенце.
Миновал еще один обычный деревенский день, заполненный подвязкой помидоров, пчелами, курами, варкой варенья, дедушкиным послеобеденным сном, и снова пчелами, курами, скошенной травой и консервацией. Распорядок дня был жестко отработан годами, и мне иногда казалось, что дед и бабушка жили по инерции, изо дня в день обрабатывая сотки земли, поднимая килограммовые ульи, готовя варево курам и крутя банки. И, приезжая летом, мы вливались в этот поток нескончаемых дел, собственно, не принося ощутимой пользы. Мы помогали в уборке, прополке, варке и сборе урожая, к остальному нас не допускали. Порядки были строго регламентированы дедом, механизм дня отработан до автоматизма, и наше неловкое, неумелое вмешательство, казалось, в любой момент могло сбить всю систему. И только вечером, когда все замирало, наступал покой. Дедушкины подопечные мирно спали, изредка кудахтая и жужжа, заботливо откормленные, отчищенные и едва ли не им самим лично посаженные на жердочки и в ульи.
Иногда после обеда, в не особенно жаркие дни, когда сон не морил деда, или же по вечерам, когда все дела были сделаны, он садился на такую вот самодельную скамеечку и играл на балалайке или на гармони, и сад и дом наполнялись звонкой музыкой балалайки или же тягучими нотами гармони. А потом, под аккомпанемент собственного инструмента, он исполнял какую-нибудь песню. И музыка эта, и песня наполняли днем и сад, и каждое дерево в саду, – пчелы, казалось, живее и радостней летели от цветка к цветку, стрекозы кружили вокруг вишен и абрикосов, а бабочки садились на яркие цветки вьющихся роз, будто слушая и наслаждаясь русской песней. А вечером, когда солнце тонуло в горах, еще отражаясь в темно-синем небе, песня была другая – тихая, тягучая, подобно думам, которые посещают нас в это время суток. По словам деда, такие песни пели в его детстве, когда еще мальчишками босиком они бегали по полям, полнившимся хлебным запахом земли и разнотравья.
Бывало, заходишь с улицы в дом, а из сеней, сквозь раздувающиеся светлые дверные занавески, доносятся аккорды гармони, а под них переливается тихая песня:
Умоляю, ради бога, тише!
Голуби целуются на крыше…
Вот она, сама любовь ликует —
Голубок с голубкою воркует
Я сегодня пред тобою замер,
Пред твоими серыми глазами,
Волосы твои я нежно глажу —
С непокорными никак не слажу
Я тебя целую, дорогую,
Я не целовал еще такую —
Самую любимую