его окружают?
почему, чёрт дери, он опять оказался
в чьём-то «здесь и сейчас»?
как, наперёд зная,
чем се успокоится,
мог не сдержаться – тогда-а,
в тот самый момент,
когда произошло спаривание
и он, бедненький,
в который раз залетел?!
ах-с, какой жутенький,
какой вкривь недеццкий фильмчик
ему показывают!
киндерам до шестнадцати –
опс-топс-перевертопс!
кожа и кости грубеют,
голос ломается,
сердце, как пишут дамки,
«рвётся на части»,
ну а душа и того хуже –
прячется в пятках:
«тушка, роди обратно!»
…
ЭТИ ВСЕ охочи до мертвечины –
вот и пичкают, пичкают аццким ядом:
тошнит… он закрывает глаза,
но и с закрытыми видит: кишка-коридор,
дверь с табличкой директор,
ветхий ж у р н а л вахтёра
с карандашом на верёвочке-поводке…
он кричит,
не в силах остановиться:
он не хочет –
нет!
да!
не-ет!
он – ясно? – не станет:
а вы как хотели? –
«да, нет, не станет!» –
носить треклятую форму
и клясться в верности
славненькому ученью!
он лупит ножками,
он задыхается, отчётливо понимая,
что женщина,
которую и в прошлой любил,
уйдёт от него и в этой…
ему кажется – так и есть? – он сходит с ума:
горы бутылок,
мелочь, клозет, клетушка,
томик Тимоти Лири
на подоконнике.
…
выхода нет – табличка? НЕТ,
он всё понимает –
нужно снова учиться ходить,
а потом сразу – vлюди,
всегда наживую,
потому как «завтра никогда не наступит»,
потому как – долги, кредит, я-ма,
ну и в кошмарике:
«в поте лица
оплачивать будете
чудо-юдо-счета свои!»,
а посему –
Борхес и Ницше,
трактаты и лезвия,
женщина в бе
да дом-сынчик-дерево:
«здравствуй,
ну здравствуй,
дерево!»
в продольном разрезе сердца
смеётся мозг:
как это, должно быть, скучно –
коль ведьма теряет хвост,
то больше не может «дёрнуть»
в ту сказочную трубу,
где место, время и действие
НЕ должны никому
блюсти-соблюдать триединство лжи да,
на залупу дня
сети русальи из суши плести,
скормили чтоб плоть их зря
чану желудков…
(«просрочив» глаза,
они выделяют сок лишь –
так бирюза в кал превращается,
и уж летит
в канализацию,
– ан Deus спит).
…в слизи и гное,
в дымящемся