Надо отдать ему должное, Базилио не стал кавказофобом. Его псевдолиберальная философия, причудливо переплетенная с православным обрядоверием, была крепка.
– У гопников нет национальности, – пропел он сломанной челюстью.
Сосед по палате, дюжий татуированный мужик со сломанной ногой не выдержал и запыхтел.
– Пойдем подышим, – сказал я Базилио во избежание бессмысленного спора.
Мы вышли в больничный скверик, где дымили две неряшливого вида медички. Базилио говорил, трогая сплющенный нос:
– В этой стране нельзя оставаться. Теперь ты видишь?
Признаться, я ничего такого не видел. Мысли об эмиграции мне в голову не приходили никогда. И дело не в патриотизме – просто я оседлый человек. Я представить себя не могу живущим в другой стране, говорящим на другом языке. Я дьявольски тяжел на подъем. Помню, как не хотелось переезжать из огромной коммуналки на Петроградской стороне в отдельную квартиру, оставшуюся от покойницы бабушки, Зинаиды Михеевны. Жалко было двора, где прошло детство, да и разве Ленинский проспект – это Петербург?
Месяц спустя я бесцельно бродил по Интернету и наткнулся на это видео. Всё было так, как описывал Базилио. Сначала его долго и изощренно унижали – допрашивали, кто и откуда, хлестали по щекам, плевали в лицо. Потом двое взяли за руки, а третий, бодро размяв руки и шею, попрыгав на месте, резко подскочил и крутанулся, но носок белого кроссовка прочертил дугу в сантиметре от носа моего несчастного друга, и спортсмен бесславно рухнул на асфальт. Поднявшись на ноги, боец с досады отработал по живому мешку кулаками – сильно, зло, с полной отдачей. Базилио потерял сознание и был брошен рядом с вырубленным минутой ранее бритоголовым. Один из державших подошел и два раза с силой пнул его по лицу.
О, если бы вы знали, как я ненавижу насилие! Любое насилие – государственное и частное, запрещенное и разрешенное, физическое и психологическое. Но я догадываюсь, что природа этой ненависти двояка. Это не просто гуманистическая отрыжка, это еще и страх. Страх, что подобное может произойти и с тобой. Когда ты видишь, что кого-то бьют, ты понимаешь, что так же бить могут и тебя. Не в этом ли кроется источник интеллигентского гуманизма?
Видимо, страх и стал причиной того, что я сам стал источником чудовищного насилия. Я убил их. Казнил. Я мысленно расстрелял уличных беспредельщиков из пистолета. Потом оживил и снова расстрелял. Я сладострастно рисовал себе картину возмездия – широко расставил ноги, поднял обеими руками смертоносный кусок металла и методично отработал все мишени. Что еще может себе позволить офисный хомячок? Только фантазии. А воображение у меня богатое. Наверное, я мог бы стать писателем. Ведь даже запах пороха щекотал мои ноздри, когда я мысленно ис�