Чернов мгновенно успокоился. До лета было далеко.
Тобольцев брезгливым движением отодвинул бумажки от блюда с жарким.
– Ну, что ж ты не берешь деньги? Или… (Усмешка сверкнула в его глазах.) Или тебе этого мало?
Чернов с таким презрением поднял брови и скривил рот, небрежно в то же время засовывая бумажки в карман пиджака, что никакого не могло оставаться сомнения в том, как глядит он на поведение Тобольцева.
«Вот нахал!!!» – весело подумал Андрей Кириллыч.
– Для меня деньги никогда не имели значения, – процедил Чернов, и его глаза досказали: «Не такой я скаред, как ты!..»
– Ах, черт возьми! – расхохотался Тобольцев, откидываясь на спинку кресла. – Да ты просто неподражаем! – Он разом пришел в прекрасное настроение, вытянул с комфортом под столом свои длинные ноги и с удовольствием хлебнул вина.
Но Чернов – потому ли, что считал себя уже обеспеченным, с деньгами в кармане; потому ли, что владел тайной Екатерины Федоровны и рассчитывал сыграть на этих акциях, – не счел уже нужным скрывать свой образ мыслей. Ему хотелось извлечь наибольшую выгоду из своего положения. Из-за «Катьки» он терял сейчас слишком много.
– Ты обрекаешь меня на нищенство и имеешь духу смеяться? – сдержанно, драматическими нотками, но с злым блеском в глазах начал он, наливая седьмую рюмку ликера.
– Ну, знаешь что, Егорка? Все в меру хорошо, даже наглость твоя… Ты слыхал, сколько мне Ситников стоит?..
– Н-ну… то скрипач…
– Двадцать пять в месяц. И те насилу заставил его взять. Чуть не плакал… А Дмитриев?
– Ну, вот нашел!.. Студент небось!
– Дура!.. Студент, по-твоему, не человек? Перечница ты чертова! – рассердился Тобольцев. – Студент… Как будто у него кожа другая? Чем ты лучше его? А он не соглашался принять от меня больше двадцати пяти в месяц… Да и то до первого заработка… Студент… Пошевели мозгами-то! Кто из вас для общества полезнее? Он талантливый малый…
– О… я давно знаю, что я – ничтожество!..
Тобольцев встал из-за стола, не допив кофе.
– Ну, я вижу, ты ссориться хочешь… Назюзюкался опять… Смотри, Егорка! Запьешь – отрекусь от тебя… Так и знай!
– Мы все уже готовы к этому, – изрек Чернов, с привычной «слезой» в голосе. – Недаром гласит пословица: женится – переменится…
Тобольцев вздрогнул. Большими глазами он поглядел на приятеля. Эти слова задели какую-то тайную рану в его сердце.
– И все ты врешь, – подавленным звуком ответил он. – Перемениться может тот, над кем традиции и обрядности имеют силу, кто в них вырос, кто в них верит… А мое миросозерцание не может измениться оттого, что в паспорте, вместо «холост», появится слово «женат»… Как я был свободным