– Не дело славным парням гореть рядом с падалью.
Фюрер вдруг замер, выпрямил спину, вскинул голову. Прояснившимся взглядом уставился на галилеянина и, тряся сальной чёлкой, прокаркал фразу из трёх и ещё трёх слов. Не русскую, не немецкую, не иудейскую. Вообще не человеческую. Это был язык лунного аспида. Очнувшегося после контузии, собравшегося с силами и приказавшего убить меня.
Сопротивляться силе, способной повелевать целыми народами, Мойша не мог. Он вздрогнул и рывками, как заводной манекен, демонстрирующий в витрине модную шляпу, потянул с плеча пистолет-пулемёт.
Тогда я обеими руками вцепился в бороду, рванул её – до боли, до хруста в челюсти – и промолвил:
– Умри!
Вместе с последним звуком из пылающего жерла моей глотки вырвался снаряд, в который сплавились пули Пуришкевича, юсуповские цианиды, моя дикая ненависть и моя святая вера. Оседланного лунным аспидом сморчка разорвало надвое. Рухнувшие наземь останки мгновенно вспыхнули, будто охваченные адским пламенем. Я сшиб оцепеневшего галилеянина с ног, упал рядом.
Взорвалась канистра.
…Мойша раздавил башмаком то, что осталось от фюрерского черепа, вмял прах в землю и глубоко затянулся трещащей сигарой. Ладони у него были сплошь в мозолях: хоронил американцев. Хоть почва в ложбинке и была песчаной, но для рук, отвыкших от крестьянской работы, рытьё братской могилы стало тяжёлым испытанием.
– Бросал бы ты всё-таки курить, – сказал я. – Бесовская привычка.
– Может быть, после войны. Что ты там вырезаешь?
– Закончу, увидишь.
Когда я отошёл от берёзы, по стволу сверху вниз тянулась надпись: «Здесь погребена собака».[1]
8. Подмосковье, 21 ноября 1944 года.
В этот раз Абакумов пришёл один, без солдатиков.
– Вчера утром Гитлер покинул «Вольфшанце», – сказал он. – Говорят, очень плох, почти потерял голос, подавлен. Но всё-таки жив и продолжает командовать. Десять дней назад лично отдал приказ атаковать союзников в Арденнах.
– Не он. Не настоящий. – Меня колотило после недавнего укола, язык онемел, поэтому я старался говорить коротко. – Двойник. Или артист.
– Теперь это не имеет значения. Наша операция провалилась. Гипноз, магия, сжигание колдунов на кострах окончательно дискредитировали себя. Только броня, снаряды, самолёты. Да ещё русский Ваня со вшами, матом и трёхлинейкой. – Абакумов хлопнул ладонями по столу. – Ты нам больше не нужен, Григорий Ефимович. Ни в каком качестве. Приказом от двадцатого ноября ты лишен инъекций. Сегодняшние уколы – мой личный подарок.
Против воли вырвалось бабское:
– Я же сгнию.
– Ну-ну, отставить нытьё. Не такие мы и звери. Бочка с мёдом уже готова. Мёд алтайский.
– Не пойду в бочку, хоть казните. – Я изо