– Гауптман, – измученным голосом произнес он, – пришлите сюда дневального, пусть принесет нам какой-нибудь ужин и воды. Мы здесь у вас отдохнем часов до пяти, если Вы не возражаете.
– Что Вы, господин оберштурмбаннфюрер, сочту за честь. А ужин мой денщик сейчас Вам подаст.
– Надеюсь, не из собачьих консервов? – крикнул вслед уходящему Зильберту Вист, вызвав у своих подручных гомерический хохот.
4 АПРЕЛЯ 1945 г.
Проснувшись от громкого стука, директор музея вначале никак не мог спросонок сообразить, кто это так колотит по его двери. Но, вспомнив в этот момент вчерашнюю прощальную фразу Виста, поспешно поднялся и, накинув на пижаму домашний халат, торопливо зашаркал к двери. На пороге стоял подвозивший его вчера вечером мотоциклист Гюнтер, кажется, и изображал всем своим видом крайнюю степень нетерпения. На улице стоял еще полный мрак. Увидев, что директор музея еще даже не одет, лейтенант даже притопнул ногой от досады.
– Доктор, – громко зашипел он, – мы уже должны были прибыть с Вами в замок, а вы все еще в пижаме! Господин уполномоченный будет крайне недоволен нашим опозданием!
– Ничего, ничего, молодой человек, – пробормотал, зевая, искусствовед, – я ему все сам объясню, ведь ваш начальник очень милый и культурный человек, он не будет ругаться.
– М-да-а? – недоверчиво протянул лейтенант, вспомнивший, как вчера этот берлинский культурный уполномоченный так треснул по уху уронившего ящик с картинами фольксштурмовца, что беднягу еле-еле откачали.
– Подождите меня буквально десять минут, – попросил лейтенанта Роде и, не дожидаясь ответа, засеменил обратно в спальню. Он успел одеться и даже написать короткую записку жене, чтобы она не беспокоилась за него в том случае, если он задержится. В этот момент на улице резко зарокотал двигатель мотоцикла, и Роде поспешил к выходу. Накинув у вешалки пальто, он вышел на темную улицу и, горестно вздохнув, запер за собой дверь, снова открыть которую ему довелось только ранним утром десятого апреля.
Оберштурмбаннфюрер