Он шагнул ближе, коснулся её пальцев – тёплых, чуть дрожащих.
– Верю, – сказал он, глядя в её глаза, где закат отражался, как в воде. – А ты?
Она улыбнулась, сжала его руку, и её дыхание смешалось с его.
– Я мечтала о ней. О ком-то, кто увидит меня – не годы, не тени, а меня.
Он притянул её ближе, обнял, и тепло её тела стало его теплом.
– Я вижу, – шепнул он, касаясь губами её лба. – И мечтаю – о днях с тобой, о ночах, где нет конца. Где мы просто есть.
Она засмеялась – легко, как звон ручья, и прижалась к нему, её щека легла на его грудь.
– А если время против нас? – спросила она, глядя на закат, что таял в темноте.
– Тогда я украду его, – ответил он, и его голос был твёрдым, но мягким, как обещание. – Каждую минуту, каждый закат – для нас.
Они стояли так, пока розовый свет не угас, а звёзды не зажглись над ними. Их тени сплелись, и в этом сне, таком светлым и чистым, не было имён, только любовь – горячая, как закат, и лёгкая, как мечты.
Тео и Лира.
Город раскинулся под небом, где звёзды не висели на месте, а падали вверх, как слёзы влюблённых, что не могли встретиться. Их свет оставлял за собой тонкие серебряные нити, которые дрожали в воздухе и растворялись в густом тумане, пахнущем мёдом и железом. Этот туман клубился над крышами, цеплялся за шпили башен – высоких, острых, вырезанных из кости дракона, что умер от тоски тысячу лет назад. Каменные улицы вились между ними, узкие и кривые, выложенные плитами, что звенели под шагами, будто кто-то ронял монеты. Каждое утро их поливали водой из колодцев, и в трещинах вырастали цветы, чьи ароматы кружили голову.
Люди шагали по этим улицам, их плащи – серые, алые, синие – трепетали на ветру, пропахшие дымом костров и специями. Женщины вплетали в волосы ленты, чтобы поймать взгляд прохожих, мужчины дарили друг другу клинки с выгравированными клятвами. Рядом шли волшебники, высокие и худые, в мантиях, что шевелились сами по себе – из-под подолов сыпались искры, а из рукавов вылетали бабочки, чьи крылья шептали имена давно забытых возлюбленных. На базаре, что раскинулся у подножия башен, эльфы торговали травами – их длинные пальцы, белые, как кость, перебирали пучки лаванды, что пела под ветром, и мха, что плакал росой. Их глаза, золотые, как расплавленный металл, ловили свет, а голоса поднимались в песнях – тонких, пронзительных, о любви, что длилась века и умирала под звёздами.
Там же, среди шатров с травами, мелькали феи – крохотные, с крыльями как стрекозиные, но яркими, как закат. Они пели иначе: их голоса звенели, как колокольчики, слагая баллады о цветах, что любили солнце, и ветре, что обнимал их по ночам. Феи сидели на прилавках, болтая ногами, и кидали в прохожих пыльцу, от которой те начинали смеяться или плакать – смотря, что было в сердце. Гномы, коренастые, с бородами, звенящими от вплетённых колец, толкали тележки с углём через толпу, ворча о своих жёнах, но в каждом скрипе колёс, в каждом их грубом: – "Эй, дорогу!" сквозила забота. Иногда над рынком пролетали гарпии – крылатые женщины с когтями и волосами, что вились, как змеи. Их пение было хриплым, диким, но прекрасным – они выли о свободе и о любви, что рвала их на части, а люди задирали головы, заворожённые.
Город пересекала река – простая, чистая вода, в которой плескались дети, женщины стирали бельё, а мужчины черпали её ковшами, чтобы утолить жажду. Но ходили слухи, что где-то далеко, за горами, текут другие реки – живая, золотая, и мёртвая, чёрная, и никто не знал, правда ли это.
Тео жил в башне на краю этого города. Его мастерская – тесная, с низким потолком – была завалена шестерёнками, пружинами, цепями. Окно выходило на базар, и он слышал, как эльфы, феи и гарпии сплетают свои голоса в мелодию, что рождала в нём тепло. Его волосы, волнистые, до плеч, тронутые сединой, ловили свет звёзд, а руки, сильные, но тонкие, творили часы – не простые, а те, что ловили время, вплетая его в судьбы.
На столе лежал его шедевр – карманные часы, выкованные из бронзы, что мерцала, как закат над рекой. Корпус был круглым, чуть меньше ладони, с тонкими бороздками, будто кто-то провёл по нему когтями дракона. На крышке – вырезанный символ бесконечности, глубокий, словно пропасть, в которую можно упасть, если смотреть слишком долго. Тео вырезал его сам, орудуя резцом с любовью, как художник – кистью. Крышка откидывалась с мягким щелчком, открывая циферблат – не обычный, а странный: вместо чисел – двенадцать крохотных шестерёнок, что дрожали, но не двигались. Стрелки, тонкие, как нити паутины, застыли, будто ждали чьего-то дыхания.
Внутри, под стеклом, было пустое углубление – место для чего-то, что Тео ещё не решил добавить. Он мечтал вставить туда кристалл, поймавший свет звёзд, или каплю живой воды из слухов, но пока оно ждало. Часы были его сердцем – он вложил в них годы, смешивая магию и ремесло. Говорили, что он шептал им свои тайны, когда гномы за стенами пели о любви, а эльфы торговали травами.
Сирин, маленькая фея, любила залетать к Тео в любое время. Её крылья гудели, оставляя шлейф золотой пыльцы,