Сэр Генри почувствовал лёгкое головокружение. То, как Механикус обращался со своим телом, выбивало пол из-под ног. Конечно, он видел вещи более пугающие, порой даже отвратительные, а порой и противоестественные, но в этом странном существе было нечто… Для этого придумали какое-то название, новое и вместе с тем древнее, ветхозаветное: «Долина смертной тени…»
Последние слова он произнёс вслух. Кот дёрнул чутким ухом:
– Простите, что вы сказали?
– Никак не привыкну к вашим фокусам, – сказал сэр Генри, чуть улыбнувшись. – Каждый раз они новые. Вот и вспоминал, как называется это… Это ощущение.
– Зловещая долина, – ответил Механикус. – Не беспокойтесь, я не буду долго утомлять вас своим обществом. А теперь приступим.
Кот ещё раз нажал себе на грудь, и внутри у него что-то тихо зашуршало.
Сэр Генри прочистил горло и заговорил:
– Это началось в 1904 году. Тогда я потерял место хранителя в Долине Царей. Досадный инцидент, я не позволил жене какого-то итальянского аристократа выцарапать своё имя на фресках в царской гробнице. Возможно, я вспылил, был резок в словах, но смотреть, как рука невежды рушит творения древности, и бездействовать было выше моих сил. Итак, я потерял место, едва не лишился средств к существованию, когда Найджел Хэмптон предложил мне стать художником в его экспедиции. Тогда я ещё не знал, что этот хитрый лис сумел очаровать дочь русского купца, Дарью. Не знаю, что он ей наговорил, что пообещал тогда, но она выпросила у отца денег для наших раскопок в Южном оазисе. И в декабре того же года мы отправились в путь…
Москва, декабрь 1904
Дарье Глумовой повезло родиться в семье богатой и увлекающейся. Отец и оба его брата, Иван и Тихон, были страстными коллекционерами. Иван собирал иконы и благоволил народным промыслам, мечтая создать мастерские не хуже, чем в Абрамцеве. Тихон был театралом, и его собранию завидовал сам Бахрушин. По крайней мере, так дядя частенько говорил Дарье. Отец, обычно сдержанный, даже прижимистый, не мог устоять перед итальянским Возрождением. Чутья и наблюдательности у него было столько, что он едва не с первого взгляда мог определить подделку, даже самую талантливую, а уж про своих любимцев мог говорить часами.
Неудивительно, что и младшая из пятерых детей Саввы Глумова оказалась натурой въедливой и увлекающейся. Страстью Дарьи стал Египет.
Теперь уже вряд ли кто-то мог бы сказать точно, с чего всё началось. Был ли это плач Иосифа Прекрасного, услышанный от нянюшки, или чёрная картина (отец потом назвал её гравюрой), где красивая женщина в белом платье наклонилась над корзиной с младенцем? Так или иначе, судьба Дарьи была решена. Она влюбилась. И, как всякий влюблённый, стремилась знать о своём предмете всё: привычки, склонности, сны…
Со