Чтобы немного отвлечься, он подошёл к окну. Отсюда открывалась широкая панорама Темзы. По реке, громко тарахтя усталыми лопастями, тащил баржу с песком трудолюбивый пароходик. Таких давно не делали, его собратья давно окончили жизнь в доках, переродившись в новые паровые котлы, винты и трубы, а этот старичок ещё держался на плаву, ещё нёс свою вахту.
«Как и я, – с тоской подумал сэр Генри, – как и я».
В последнее время он чувствовал себя мучительно старым, слабым, пусть коллеги и друзья и убеждали его, что пятьдесят шесть для учёного – ранняя молодость, а для египтолога и вовсе младенчество. Сэр Генри был готов поверить этим речам, если бы несколько дней назад секретарь, разбиравший визитки и письма, не передал ему письмо от Географического общества, где напыщенно и велеречиво сообщалось, что в связи с грядущим празднованием тридцатой годовщины открытия гробницы Амоннахта, что в Южном оазисе, его, сэра Генри, почтит своим присутствием Механикус, дабы запечатлеть великого первооткрывателя на фото и записать на восковые валики его голос. День и час визита милостиво позволяли выбрать самому.
Сэр Генри тогда продиктовал секретарю несколько строк вежливого ответа, благодаря за оказанную честь, скрепил письмо подписью и личной печатью и на многие часы погрузился в размышления.
«Тридцать лет, – думал он, потирая виски. – Неужели прошло уже тридцать лет?!» Обстоятельства экспедиции он помнил, будто всё закончилось только вчера. И пусть те раскопки не были самыми знаменитыми в его карьере, пусть имя сэра Генри было вписано на скрижали науки за другие заслуги и рыцарский титул он получил позднее, мысль, что именно там, в далёком Южном оазисе, он находился на вершине своей жизни, в полном расцвете сил, а всё дальнейшее было только триумфальным спуском, не покидала его.
Он понимал также, что вовсе не знаменательная годовщина заставила Географическое общество прислать к нему лучшего своего агента, вовсе нет. Воспоминания почтенного учёного мужа интересовали их постольку, поскольку он мог бы поведать им, что же на самом деле случилось с Дарьей Глумовой, решительной дочкой московского «ситцевого короля» Саввы Глумова. Но эту тайну сэр Генри поклялся унести с собой в могилу.
В дверь постучали. Он внутренне готовился услышать скрежет когтей по дереву, но нет, это был деликатный стук, будто там, в приёмной, ждал приглашения человек, а не…
Сэр Генри вернулся в кресло, разложил на столе перед собой фотокарточки и акварельные наброски, тридцать лет не видевшие света, и произнёс:
– Да-да, войдите.
Дверь распахнулась, и на пороге появился пятнистый кот. В холке он был не меньше двух футов, и круглая голова его с большими ушами-локаторами была лишь немногим меньше человеческой. Пёстрая шкура больше походила на лоскутное одеяло: там клочок серых полосок, тут