– Я рад, что ты пришёл в себя настолько, что можешь шутить хотя бы так плоско.
– Я могу ещё площе, но не сегодня. Спасибо за разговор. В самом деле, пойду спать.
Закрыв за Сореном дверь, я обернулась к Эрику.
– Вообще-то, ты тоже завтра работаешь. Если ты не забыл, у тебя завтра встреча с читателями, и я надеюсь, что ты оценишь мои усилия и придёшь на неё.
– Но она ведь не прямо с утра?
– Нет, в три часа.
– Отлично. Если что – мои планы на вечер всё ещё в силе. Но раз Сорен просил, постараемся не сильно шуметь, – и Эрик тут же вернул ладонь на мою ягодицу.
Мы начали ещё в душе, куда залезли сразу вдвоём для экономии времени, и откуда, не одеваясь и оставляя на полу мокрые следы босых ног, сразу переместились на белоснежные гостиничные простыни. Если кого-то из нас и мучила совесть на тему переживаний Сорена, который в этот момент пытался уснуть за стеной и наверняка осуждал своих бесстыжих друзей, на либидо которых абсолютно не повлияла его личная трагедия, то моя совесть замолчала минуты через две после того, как я снова приняла в себя любимого мной мужчину, и мы с ним отправились знакомой дорогой в наш собственный рай. Единственной нашей уступкой была ладонь Эрика, накрывшая мои губы перед тем, как я уже готова была сообщить всему миру о том, как мне с ним хорошо, и моё удовольствие сочилось сквозь его длинные пальцы свистящим шёпотом в то же самое время, как он выдыхал своё, вжавшись губами в мою мокрую шею.
Глава 3
Читки в театре закончились через несколько дней. Сорен немного изменил текст пьесы, согласуясь с предложениями Градова, и актёры, наконец, переоделись в чёрное. Начались репетиции отдельных сцен.
Теперь по вечерам Сорен приседал нам на уши ещё активнее. Во время читок актёры только показывали зубы, а теперь они развернули свое мастерство на полную. На пустой сцене, без декораций, костюмов и реквизита, Градов лепил из обезличенных, неотличимых из зала друг от друга фигур в чёрной промодежде мир, который придумал Сорен – из брошенного драматургом зерна режиссёр заботливо выращивал в новом мире и любовь, и ревность, и ненависть, и предательство. Этот мир больше не являлся частью самого Сорена – он начал жить отдельной и от него, и временами даже от Градова жизнью, чем каждый день до глубины души удивлял своего создателя. С каждой новой репетицией этот мир рос, усложнялся, наполнялся подробностями, новыми неожиданными смыслами, которых Сорен не видел, пока стучал в Стокгольме по клавишам своего ноутбука, но, обнаруживая их в игре актёров, перебрасывающихся на сцене написанными им репликами, он всякий раз поражался, неужели такое вышло именно из-под его пера, но признавал, что выходило в итоге хорошо, и, самое главное – правильно.
Если коротко, то Сорен чувствовал себя богом, и вовсю упивался этим чувством.
Эрик же почти всё время пропадал в цехах, иной раз ныряя в лабиринт за сценой с самого утра и выныривая