Собрание сочинений. Том I. Поэтические сборники. Павел Шубин

Павла Шубина о преодолённой беспризорности, путешествиях, стройках, что мы цитировали выше, – с этими стихами Бориса Корнилова:

      Я землю рыл, я тосковал в овине,

      Я голодал во сне и наяву,

      Но не уйду теперь на половине

      И до конца как надо доживу.

      И по чьему-то верному веленью —

      Такого никогда не утаю —

      Я своему большому поколенью

      Большое предпочтенье отдаю.

      Прекрасные, тяжёлые ребята, —

      Кто не видал, воочию взгляни, —

      Они на промыслах Биби-Эйбата,

      И на пучине Каспия они.

(«Под елью изнурённой и громоздкой…», 1933)

      Есенин никогда б не стал писать стихов о горах или океанах. У него были «Персидские мотивы», но и те с постоянной оглядкой на рязанский месяц и рязанских кур.

      Есенин много прожил в Петрограде, но не оставил, в отличие от Шубина, никакого «ленинградского текста», кроме разве что «Воспоминания» 1924 года, в то время, как у Шубина Ленинград – одна из ключевых тем наряду с казачьей, степной, наряду с орловской, наряду с карельской, наряду с владивостокской (и это не конец и даже не середина списка).

      То же самое характерно и для Корнилова, и особенно для Васильева – у которого, как и у Шубина, наблюдается нарочитая географическая щедрость, присутствует и московская тема, и казахская, и казачья (степная), и владивостокская (морская), и сибирская, и много ещё какая.

      И те метафорические ряды, что последовательно выстраивали Корнилов, Васильев и Шубин, иной раз делают их стихи родственными до степени смешения.

      Борис Корнилов:

      Всё цвело. Деревья шли по краю

      Розовой, пылающей воды;

      Я, свою разыскивая кралю,

      Кинулся в глубокие сады.

(«Всё цвело. Деревья шли по краю…», 1933)

      Павел Васильев:

      Сначала пробежал осинник,

      Потом дубы прошли; потом,

      Закутавшись в овчинах синих,

      С размаху в бубны грянул гром.

(«Сначала пробежал осинник…», 1936)

      Павел Шубин:

      Там ведут свои стаи на плёсы

      Голоса лебедей-трубачей,

      И бегут по лощинам берёзы,

      Словно вестники белых ночей;

      <…>

(«Память! Всей своей далью и ширью…»,

16 декабря 1942)

      У одного – деревья идут по краю воды, у другого – осинник убегает, прячась от дождя, берёзы бегут по лощинам. И как же это всё зримо, как прекрасно.

      Животное чувство языка, животная, кровная метафорика роднит всех троих, и объяснение тому, пожалуй, самое элементарное: в детстве у всех троих – ну или у их соседей точно – скотина в доме жила, они знали её тепло и запах, они выбредали из своих изб к первой зелени и радовались ей, как живой, потому что она несла жизнь – и человеку, и зверью. У них общая зрительная, слуховая, обонятельная память.

      Борис Корнилов:

      Мы ещё не забыли пороха запах,

      мы ещё разбираемся

      в наших врагах,

      чтобы снова Триполье

      не встало на лапах,

      на звериных,

      лохматых,

      медвежьих ногах.

(«Триполье»,