Петто, или Пётр Романович, как значилось на медной табличке у входа в их фамильное дело – «Архивное бюро Вороновых. Основано в 1834 году», – склонился над большим дубовым столом. Его поверхность была испещрена царапинами и чернильными пятнами – молчаливыми свидетелями работы поколений его предков. Под ярким светом настольной лампы с зеленым абажуром лежали два гиганта прошлого: пожелтевшая, потрескавшаяся на сгибах карта Фальтико 1888 года и более поздний, но не менее внушительный план города 1952 года.
Его пальцы, удивительно аккуратные для его слегка грузного телосложения, осторожно водили по линиям старой карты. Он сверял названия улиц, расположение давно снесенных церквей и очертания кварталов, ныне погребенных под асфальтом и бетоном новых районов. Работа была кропотливой, требующей внимания, которое Петто отдавал ей сполна. В этом мире четких линий, условных обозначений и строгих дат он чувствовал себя на своем месте. Хаос и суета современного Фальтико, гудевшего за высокими стрельчатыми окнами архива, казались ему чем-то далеким и не слишком реальным. Настоящая реальность была здесь, под его пальцами, на хрупкой бумаге.
Сегодня он выполнял рутинный запрос от местного краеведа – уточнял границы бывшей Купеческой слободы для какой-то статьи. Петто медленно передвигал лупу с толстым стеклом по карте 1888 года. Вот она, слобода: кривые, узкие улочки, тесно прижавшиеся друг к другу дома, обозначенные мелкими прямоугольниками. Он нашел нужный участок, отметил его карандашом на своем блокноте и перевел взгляд на план 1952 года.
Здесь все было иначе. Широкие проспекты, типовые сталинки, парк на месте снесенного рынка. Слобода исчезла, стертая волей архитекторов и строителей новой эпохи. Петто привык к таким метаморфозам города – Фальтико постоянно пожирал сам себя, строя новое на костях старого. Это был естественный, хоть и немного печальный, по мнению Петто, процесс.
Он уже собирался отложить карты, как что-то зацепило его взгляд. Маленький, неприметный тупик на карте 1888 года, отходящий от одной из главных улиц слободы. Назывался он незатейливо – Глухой проулок. Петто нахмурился. Он был уверен, что на более ранних картах, которые он изучал прежде, этого проулка не было. Но еще страннее было другое. Он перевел лупу на план 1952 года. На месте, где должен был быть вход в этот Глухой проулок, теперь возвышался угол массивного жилого дома. Никаких следов, никаких упоминаний.
«Хм», – пробормотал Петто себе под нос. – «Снесли вместе со всей слободой, очевидно».
Он потянулся к папке с документацией по городскому планированию середины XX века. Такие сносы и перестройки обычно сопровождались кипами бумаг: разрешениями, актами, планами застройки. Он пролистал несколько ветхих, отпечатанных на машинке страниц. Упоминания о сносе Купеческой слободы были, но вот конкретно Глухого проулка – нигде. Ни единой строчки. Словно его и не существовало вовсе, хотя вот он, четко прорисован на карте почти столетней давности.
Петто потер переносицу. Скорее всего, ошибка картографа 1888 года. Или, что вероятнее, затерявшиеся документы. Бюрократическая неразбериха – вечная спутница истории. Он сделал пометку в блокноте: «Глухой проулок (Купеч. слоб.) – проверить по описям до 1888 и актам сноса 1950-х».
Он отложил карты и поднялся, чтобы размять затекшую спину. На столе завибрировал телефон. Петто бросил на экран быстрый взгляд. Сообщение от Мишки Сомова, старого университетского приятеля: «Петруха! Мы в "Старом Фонаре"! Подтягивайся, сегодня же пятница!» Под текстом – размытое фото с хохочущими лицами и поднятыми кружками пива.
Петто поморщился. «Старый Фонарь». Шумный, прокуренный бар с липкими столами и оглушительной музыкой. Необходимость поддерживать пустые разговоры, вымученно улыбаться шуткам, которых не понимаешь, чувствовать себя не в своей тарелке среди чужого веселья. Он представил это на мгновение – гам голосов, звон бокалов, навязчивые вопросы о том, как он поживает, сидя целыми днями в своей «пыльной конторе». Нет. Он быстро набрал ответ: «Извини, завал по работе. В другой раз». Отправил, не дожидаясь реакции, и убрал телефон в карман.
Какой «другой раз»? Он всегда находил причину отказаться. Старые знакомые давно привыкли, наверное, и звали уже больше по инерции. Петто не был нелюдимым в прямом смысле слова, он просто не видел смысла в бестолковом социальном шуме. Его мир был здесь, в этом старом здании, которое служило домом и конторой для Вороновых уже семь поколений. Прадед, дед, отец – все они дышали этим же воздухом, перебирали эти же бумаги, хранили память Фальтико. Это место было создано для него, или он был создан для этого места. Границы между работой и жизнью стирались. Архив располагался на первом этаже, а на втором были их с Аней жилые комнаты. Тишина и порядок царили и там, и там.
Аня. Вот его единственный настоящий социальный контакт, который ему был нужен. Его жена. Она понимала его как никто другой, принимала его замкнутость и любовь к прошлому. Они были вместе уже пять лет, и недавно начали всерьез говорить о ребенке. Восьмое поколение Вороновых, которое, возможно, тоже когда-нибудь будет