Дни после. K.L. Nord

как мальчишка. Кирилл весь день ходил, спотыкался у окна, а Ира прячет глаза, будто боится спросить помощи.

      Сын рисует какие-то мрачные дома… Помню, как ты смеялась, когда он измазал руки в краске. Я обещал тебе, что буду держаться, но… пусто, Оля.

      Я оставляю для тебя старое кресло, чайник – пусть будут на месте.

      Если бы можно было заглянуть к тебе в сон – я бы не стал ничего спрашивать, просто опять услышал бы, как ты ворчишь ночью: «Ну что? Не спится?» И было бы немножко легче.

      * * *

      Пустота будто берёт всех за шиворот, не давая свернуть с места. Но внутри этой невидимой комнаты уже тлеет что-то важное – крошечный росток доверия, памяти, нежности, которая останется жить между вещами и словами.

      Глава 3. Распад

      – Кирилл, потише… – устало шепчет Ира, хотя знает – её брат не слышит её сейчас.

      В темноте мартовской ночи часы идут особенно громко, разбивая тишину, словно бы нарочно заставляя вслушиваться в каждый острый, тревожный звук. Из-под закрытой двери Кирилла доносится еле сдерживаемое всхлипывание. Не громко, судорожно, будто не мальчик, а маленький зверёк прячется от своей беды, чтобы никто не мог увидеть его этой ночью.

      Ире хочется подойти, прижать этого взъерошенного ребёнка, погладить его по спине, сказать что-нибудь простое, обыденное: «Всё будет хорошо». Но вместо этого она стоит на пороге, сжимая руками толстый шерстяной халат, будто надеется спрятать в нём собственное бессилие.

      * * *

      Сегодня Ира позвонила однокласснице и почти не слушала, как она осторожно расспрашивает:

      – Это на неделю? Или, может, переехать бы к нам в Москву, всё же город, отвлечёшься чуть-чуть?

      Ира отвечает вежливо:

      – Я не могу, Таня… Мне здесь надо быть. С отцом… с Кириллом…

      Она кладёт трубку – и вот, в этот момент, понимает: всё, конец прежней жизни, больше её не будет, отменяется всё привычное. Как будто сняли с неё привычную одежду, оставив только чужую, колючую кожу.

      Смотрит на свои руки, на неровную морщину под ногтем – странно, что даже это чувствуется по‑новому, как будто её до этого никогда не было.

      * * *

      Отец за целый день не вымолвил ни слова. Он ходит по дому, не ступая – крадётся, чтобы не скрипели полы. Привычный запах его лосьона сменился резкой горечью старого табака. Вечером долго стоит у окна и смотрит в пустоту, туда, где во дворе давно стемнело.

      Они с Ирой едят молча и быстро, не встречаясь глазами. Так проще – не станет ни хуже, ни лучше. Раз – и ужин окончен. Николай мельком спрашивает: