Оскар Поллак – его окно в мир – к счастью, был к тому же человеком, достойным доверия и с литературной точки зрения, поэтому Кафка мог посвятить его и в свои литературные эксперименты. Как он пишет своему другу, ему наконец удалось «одним махом» довести до выражения теснившую его вереницу фантазий и представлений. От этих ранних текстов остались только фрагменты, которые Кафка мимоходом цитирует в письмах Поллаку. Например, набросок об удивительном человеке, который «ничего не понимал, не мог произнести ни одного осмысленного слова, не умел танцевать и смеяться, но только судорожно сжимал обеими руками закрытый ларец и повсюду его носил»[25]. Никому он не говорил, что́ внутри ларца, и так прожил суетливую и тревожную жизнь, пряча ото всех свой ларец. Когда он умер, оказалось, что в ларце были два молочных зуба. Притча о том, как разочаровывает раскрытая тайна.
Удивляет готовность Кафки делиться этими опытами, ведь сам он, очевидно, еще не слишком в них уверен. Он надеется, что «два чужих глаза все согреют и приведут в движение»[26]. Все дело в дружеской привязанности. Для нее он подыскивает трогательный образ: «Только благодаря тому, что люди прикладывают все силы и помогают друг другу по любви, им удается удержаться на терпимой высоте над адской бездной, которой они желают. Они связаны веревками, <…> и кошмарно, если веревки вокруг одного из них обрываются»[27]. Именно Оскару Поллаку Кафка сделал признание: «Бог не хочет, чтобы я писал, но я должен»[28].
Оскар Поллак познакомил Кафку с журналом «Обозреватель искусства», сооснователем которого был Ницше. Изысканный эстетизм журнала какое-то время привлекал Поллака, а затем и Кафку. Благодаря «Обозревателю искусства» Кафка узнал о современной литературе и стал ценить Гофмансталя, Стефана Георге и Арно Хольца. «Обозреватель искусства» придерживался взыскательности и чистоты, выступал против вычурности и пустой декоративности. Отвергал он и все помпезное, нашпигованное идеологией. Совершенно в духе «Обозревателя» в одном из писем Кафка говорит: «Искусство нуждается в ремесле больше, чем ремесло – в искусстве»[29].
«Обозреватель искусства» подтолкнул Кафку к чтению Ницше. Однажды летом на лужайке под дубом он читал какой-то девушке «Заратустру», но та ничего не поняла. Впрочем, подобные сцены в то время были не редкостью. Любой уважающий себя гимназист был обязан с энтузиазмом относиться к Ницше. «Я хочу быть поэтом своей жизни», – заявил Ницше, и эти юноши, бунтующие против мира своих отцов, охотно к нему прислушивались: традиционная религия едва ли их интересовала, они искали новой веры. И тому, кто, как и Кафка, искал новой веры именно в «поэтическом», в письме, Ницше и вправду мог послужить большим подспорьем.
Учителям