Я помотал головой, чтобы вытрясти лишнее. В общем, так: я не плакал. Эта влага – или пот, или даже туман над озером. Ни в коем случае не слезы.
Я готов был уже развернуться на сто восемьдесят и уйти, только идти мне было вообще-то некуда, ведь вернуться домой, к бабушке, я пока что не мог, к тому же после бешеного бега, от которого меня охватил жар и гудели вены, я чувствовал себя… слабым. Вымотанным. Я вообще не представлял, что мое тело способно так долго бежать, меня ведь всегда считали неспортивным мальчиком. Годами учителя физкультуры вели себя со мной очень вежливо, зато одноклассники вечно потешались, что мне не дается ни один вид спорта. Я мог пару раз взять подачу, но мне недоставало роста, чтобы попасть даже в самую захудалую баскетбольную команду. А ноги мне самому всегда казались слишком тонкими, чтобы играть в футбол, хотя я просто обожал смотреть эту игру по телику.
Я поглядел на свои ноги. Слишком худые и короткие, но все же они довольно быстро принесли меня туда, где я стоял, и что-то внутри приятно разлилось от этой мысли.
Может, я не всегда буду таким маленьким. Может, мне всего лишь нужно время, чтобы вырасти и стать таким же высоким и сильным, как мой…
Я судорожно вздохнул и вновь затряс головой.
– Хочешь посмотреть мои рисунки?
Ну и дела, я же отвлекся на пару минут и совсем забыл, что эта девчонка все еще здесь. Зато она обо мне не забыла.
Я, наверное, пошевелился, потому что она похлопала рукой по гальке возле себя, и тогда я, по какой-то странной причине, мне самому совершенно непонятной, сел рядом с ней. Девочка что-то весело щебетала, листая альбом с плотными страницами – белыми, нелинованными. Несколько раз на пару секунд она задерживалась на каких-то рисунках, небрежно роняя термины вроде «штриховка» и «пуантилизм», поясняя различие между «сепией» и «сангиной», а когда мне начинало казаться, что я уже почти врубился, она перелистывала страницу и все начиналось с нуля. Вот так – она говорит, а я слушаю – мы просидели около получаса, и все это время я думал, что будет в высшей степени невежливо ее прервать и сказать, что все ее пояснения пролетают мимо меня; ее очевидным образом просто распирало от энтузиазма. К тому же каждый раз, когда она откидывала с лица выбившиеся пряди волос, на щеках и скулах открывались черные и красные точки, и это зрелище вызывало во мне адскую смесь беспокойства и нетерпения.
Пока она что-то ворчала себе под нос, жалуясь на свою неудачу: сколько ни билась, так и не удалось передать «изящество» усиков бабочки, – я извлек из кармана любимый носовой платок и протянул ей.
Она недоуменно уставилась на белый прямоугольник.
– У тебя лицо испачкано.
– Так я ведь художница!
Ну и какая здесь связь с испачканным лицом?
– Окей. – Я все еще протягивал ей этот кусочек ткани, а она все еще смотрела на меня как на полоумного. Встревоженный черным пятном,