Испугался парень, стал кричать – вдруг отзовется добрый человек, выведет на дорогу? Вышла к нему из березняка девушка – видно сразу, что непростая: волосы черные, как вороново крыло, глаза золотом отливают, платье длинное, а за сучки не цепляется, подол словно сам по земле плывет. Спросила: «Как забрел ты в мои владения и зачем меня беспокоишь?» Юноша взмолился, чтоб вывела она его на тропу или дала приют до утра – худо человеку ночью без пристанища. Согласилась девушка, но сказала, что даром помогать не станет. Парень со страху клянется-божится, сулит ей стадо овец пригнать или лучшего отцовского быка. А девушка говорит: «Не надо мне твоих овец и быков, у меня в лесу свои стада. Сделай меня своей женой, тогда будешь жив». Парню девушка приглянулась, протянул он ей руку и обещался; тогда отвела она его к себе домой, и пробыл он там до рассвета, а поутру вернулся в деревню. Отец с матерью стали расспрашивать, где ночью был, да он как-то отговорился – мол, заснул после праздника в чужом амбаре.
День прошел, другой, там и год минул – и пришла в деревню прекрасная девушка, волосы черные, как вороново крыло, глаза золотом отливают. Не одна пришла – с ребенком на руках. Прямо в дом, где жил ее нареченный, явилась и сказала: «Прими своего сына, муж мой, пусть он растет среди людей». Отец с матерью испугались чуть не до смерти, а как опамятовались, сказали твердо: не будет того, неведомому отродью в деревне не место. Парень, может, и согласился бы взять ребенка, да против родительской воли идти не посмел. Только и сказал: «Иди своей дорогой, а что меж нами было – забудь, нет у меня ни жены, ни сына». Тогда уронила девушка на лицо ребенка две слезинки и предрекла обманщику великое горе. Тут вспыхнуло пламя в очаге и погасло, а когда зажгли свечу и осветили комнату, увидели, что пропала гостья вместе с младенцем, и следа не осталось.
Так и вышло, как она сказала: года не прошло, слег парень в горячке и помер, а за ним и мать с отцом с тоски по единственному сыну. Юноша-то был и смельчак, и красавец, и работник на все руки, и невесту ему подыскали, да вот не судьба.
Много лет с тех пор минуло, уж и забыли все о том. Да вот однажды, незадолго до того дня, когда пекут хлеб из нового зерна, налетела на деревню стая злых черных ворон. Не пришлось людям собрать урожай: истребили птицы все до колоска. Отгоняли их камнями и палками, многих убили, но всю стаю одолеть не смогли. Собрались тогда люди на сход, посудили и решили так: чем помирать голодной смертью, надо перебираться в другие края. Место это, видно, проклято, и не будет здесь удачи. Никто такого прежде не видал, чтоб вороны клювами колосья выдергивали и лапами в землю втаптывали. Так и не стало деревни, разбрелась вся. Теперь уж небось и дома повалились, поле кустами поросло. И памяти никакой не осталось!
В старину говорили: держи слово, кому бы ты его ни дал – человеку, зверю или жителю Холмов.
Глава I
В каменной лачуге, какие строят себе звероловы и пастухи, у огня сидел старик.
Лицо у него было морщинистое, цвета дубленой кожи. Жилистая рука, похожая на узловатый корень, лежала на рукояти посоха. Но среди седых волос, похожих на спутанную пряжу и спускавшихся почти до пояса, виднелись черные пряди. Старик был дряхл, однако сидел прямо и смотрел ясно. Старость не лишила его сил, хотя и оставила глубокие морщины на лице. Губы его беззвучно шевелились, и этим он тоже был похож на всех стариков, которые греются вечером у огня. Почти семьдесят лет он прожил в этой хижине в горах. И вот что странно – никто не застал его юношей или хотя бы мужчиной средних лет. Три поколения окрестных пастухов и звероловов помнили его стариком, как будто этот странный человек никогда и не был молод.
Дряхлели и умирали они сами, рождались и взрослели их дети и внуки. А тот, кто обитал в хижине у ручья, в конце узкой горной тропы, оставался все так же сед и так же прям. Пускай он и ходил, опираясь на посох, – это было больше для вида, чем по необходимости.
К нему привыкли, и никого уже не удивляло, что он не стареет. Все его считали колдуном и, встречаясь с ним в горах, боязливо уступали дорогу. Хотя хозяин хижины у ручья не был похож на других колдунов и отшельников. Он не лечил, не помогал советом, не предсказывал будущее, но зато и не трогал никого, не наводил порчу, не морил скот. Разве что любил пугнуть, если незваные гости подходили слишком близко.
Старик жил один. Сам собирал хворост, сам носил воду, сам себе стряпал на очаге. И надо сказать, в котле у него кипела вовсе не жалкая похлебка из кореньев. Охотой он мог бы добыть и оленя, но предпочитал кроликов и куропаток – такую добычу, которую можно поймать самому, не прибегая к оружию. В человеческом обличье он охотиться не любил.
Его мать была