Джимми рассеянно играл с коробкой спичек.
– Послушайте, Диана, я надеюсь, вы не влюбились в этого типа?
– Я? Влюблена?.. Знаете, Джимми, ваши шутки довольно дурного тона.
– Я просто думаю, что с вашей стороны было бы не очень мило заставить меня помогать вам в розысках моего соперника.
Леди Диана пожала плечами, с чудесной легкостью притворства, свойственной всем женщинам мира, и, приняв вид оскорбленной невинности, заметила:
– Соперник? Как можете вы, Джимми, бояться кого-нибудь? Вы, имеющий все, чтобы нравиться: молодость, красоту и богатство!
Джимми развалился на краю постели и протестовал не особенно горячо:
– Не издевайтесь надо мной, дорогая. Вы преувеличиваете.
– Но я не шучу. Я говорю правду.
Тогда, окончательно убежденный и полный гордости, Джимми выпрямился, машинально поправляя галстук.
– Идите спать, Джимми, заявила Диана. Мы поговорим об этом завтра.
Джимми поцеловал ее и вышел. Леди Диана зажгла лампу у изголовья кровати. Меньше, чем когда-либо, сон соблазнял ее. Три реликвии «Беатриче» были здесь, рядом с ней. Никогда экзальтированный пилигрим не созерцал более напряженно останки святого. Она больше не пыталась бороться с чарами незнакомца, который целую ночь плел вокруг нее сетку своей невидимой паутины. Ее глаза попеременно переходили с одного предмета на другой: она пыталась разгадать эту душу сквозь слова, написанные карандашом на заголовке газеты; понять эту сильную волю, судить о ней по четкости букв, проникнуть в сущность его «я». Он, по-видимому, человек сильной воли, если только ясный тембр его голоса не обманывает.
Бледная солнечная заря обволакивала уже комнату, кладя блики на вазы и жилки света на разноцветное стекло. Далекая сирена пароходика свидетельствовала о пробуждении города.