– Не надо было ее отпускать. Отвели бы к ветеринару. – Но инфекции же не было, – ответил Григ. – Вроде нет, но кто знает, – сказала я и зажгла свет.
2
Полый каменный блок, в котором мы жили, представлял собой первый этаж бывшей постройки длиной двенадцать метров. Мы с Григом поселились здесь три года назад. Из наших прежних жилищ мы взяли очень мало и мало сохранили, там было только то, над чем я всю жизнь смеялась: запас провизии, металлические и стеклянные банки, пластиковые емкости с плотно пригнанными крышками, все это теснилось на полках в глубине комнаты. Едва мы обосновались в Буа Бани[4], к нам набежали полчища мелких грызунов пополнить свои запасы: мушловки по ночам растаскивали кубики тростникового сахара, белки погрызли все орехи, лесные мыши, сами размером с грецкий орех, высасывали кокосовое молоко через отверстия, проделанные ими же в пакетах, амбарные крысы с громким шумом уволакивали хлеб в свои тайные жилища. И Никогда ни одной лесной сони. А мне бы так хотелось оказаться нос к носу с такой соней, соней-полчок, хотя бы раз в жизни, на одну только минуту, чтобы успеть увидеть ее выпуклые черные блестящие глазки, в которых отражается перевернутый, словно в капле воды, мир. Какая у нее будет шубка, серенькая, золотистая? Хотелось бы узнать. Но с тех пор как я все позапирала, не позволяя уволочь больше ничего, ни единой крошки из моей безукоризненно чистой кухни, самой чистой из всех кухонь, какие только были у меня в жизни, нас никто не навещал. Какая жалость. Но мне не хотелось больше разбрасывать отравленную приманку, которая, сократив пищевую цепочку на пару звеньев, привела бы к вымиранию лесных сов, что пронзительно ухали и улюлюкали в темноте ночи. Мысль, что я сею смерть, была невыносима.
Застекленная дверь, выходящая на морену, отделяла это оборонительно-продовольственное сооружение от другого оборонительного сооружения – бугристой, угрюмой, пахучей груды: десять кубометров метровых, разрубленных на три части поленьев для ультрасовременной печи. Это была наша единственная покупка по приезде сюда, печь тяжело восседала посреди жилого пространства. Еще имелся стол. Длинный. Массивный. Почерневший от времени. Он уже был, когда мы здесь поселились. И стулья. Ни кресла, ни дивана. Ничего. Никакого хлама. Никакого беспорядка. Крохотная, втиснутая в угол под окном кухонька, в другом углу душевая кабина. Суровый минимализм.
Вокруг дома были только лес и небо, фосфоресцирующие пастбища,