Альбинкин муж чинил местным жителям все, что только работало от электричества: плитки, обогреватели, фены, фонарики, вентиляторы, садовые косилки, ну а плату… Какую, к черту, плату возьмешь со своих? Все вместе выросли, знают друг друга как облупленные. Вот и рассчитывались – кто стакан нальет, кто поллитра в карман сунет, самые душевные за стол позовут… Спился. Не сказать чтобы быстро: лет, наверное, за пятнадцать. По пьяни и ласты склеил. Шел однажды зимой с другого конца деревни домой – опять что-то починял и натурой взял, нажрался то есть – и замерз прямо на улице. Поскользнулся и не встал. И главное, Альбинка-то хватилась его рано, день был, часов пять. Правда, к пяти зимой уже темно, вот в чем беда. Смотрит в окно – темень, мужа нету, пойду, думает, поищу, мало ли что? Эх, чего уж прошлое ворошить… Нашли на улице уже остывшего. А кличку Фартук ей дали за то, что очень о муже пеклась: все боялась, что он выпить-то выпьет – а толком не закусит, и ставь ему потом дома тазик к кровати, чтобы жижу пьяную выблевал и комната чтобы не кружилась в глазах. Одним словом, если ляжет пьяный – проблем не оберешься. А муж как раз и не любил спиртное закусывать. Без закуски, говаривал он, «оно лучше взлохматит». Вот и носила Альбинка поверх одежды толстый матерчатый фартук с карманами, а в карманах и бутерброды тебе, и яблочки, и пирожок… Если муж на участке ковыряется или в сарае и пьет между делом – так она туда со своей снедью. Если от соседей идет-шатается – на улице его поймает, под руку возьмет и из фартука что-нибудь в рот обязательно сунет. Альбинка и по сей день в теплое время года ходила в фартуке – по привычке, видать. И носила по-прежнему в нем съестное, только уже не закуску для мужа, а всякие дешевые сладости для себя самой. Сунет руку в один карман – витаминкой угостится, сунет в другой – леденечиком. Ну, а если про ее нынешние доходы говорить – так это слезы одни. Кроме пенсии никаких денег она не имела. Единственный ее плюс был в том, что выглядела она моложе всех из женской четверки.
…Матвеич вспомнил, что всему виной вчера была, скорее всего, банка с тушенкой. Надо было открыть ее быстро, потому что эти два долбоё… два козла уже разлили дозу по стаканам и взглядами торопили хозяина, из-за чего тот всадил открывалку в металл, особо не церемонясь. В результате всей этой спешки на крышке банки образовались большие и острые зазубрины. Он заглянул под крышку и решил слизнуть прилипший к ней изнутри кусок мяса, чтобы добро не пропадало, – и вот тогда-то проткнул губу. Точно, кровь долго текла. А потом, видать, зараза в порез попала. И вот результат. «Значит, это бородавка у меня, ёхен-мохен», – заключил Матвеич, пялясь в зеркало. «Что ж делать-то?»
– Костян! Ты готов? Мой день сегодня! – ухнул во дворе женский голос. «Ольга Иванна!» – пронеслось в голове у полухмельного Костяна Матвеевича. «Ох ты, неудобно как! На роже черт те что, и эти, небось, в бане еще спят! Срам!» Но делать было нечего.
– Заходи,
