– Натуральным образом померла. Лежит и не шевелиться. Я стучу, а она лежит. Прямо, как мертвая. День на дворе, а она в кровати, – затараторила баба, – Померла. Как есть померла.
– Кто? Надька?
– Она!
– Итить твою макушку! А ты ее щупала? Может, она того, спит.
– Сам щупай. Иди и щупай. Как я ее пощупаю, если она в дому? Я же через окно глядела. В дом не заходила.
– Так ты б зашла.
– Как я зайду, если дверь заперта! На крючок. Изнутри. Через трубу, что ли?
– Да хоть через трубу. Или не могёшь? – усмехнулся дед.
– Это Марья могет. Я женщина честная. Мне через окно видно. Пошли, давай.
– Куда?
– Дверь открывать. Кто двери откроет? Я, что ли?
– Это еще зачем?
– Дурак, что ли! Ей что, так и лежать, в дому? Иди. Открывай, тебе говорят. Ломай, дери. Или ты не мужик? Что это ты кота тиранишь?
– Да так… – дед спустил на землю прыгающий в руках валенок, осознавая, что намеченная на сегодня справедливость явно не восторжествует.
– Зачем ты его туда сунул? – с любопытством наклонилась к земле Тоська.
– Поучить хотел, – отмахнулся старик, перерезая ножом веревку, пленяющую несчастное животное. Получив свободу, осатаневший от ужаса кот, вывернулся из валенка и, стремглав, скрылся в глубине огорода.
– Что за шум? – выглянула во двор Вера Сергеевна.
– Надежда померла! – выпалила Тоська. – Слышь, Верка? Померла! Лежит и не шевелится, – и заревела.
– Господи, – всплеснула руками хозяйка, – Быть не может! Как это?
Деду еще раз пришлось выслушать историю с самого начала.
– Что это ты тут расселся. Бери топор, иди, двери ломай, – скомандовала Вера Сергеевна, – А я щас, только кастрюлю с плиты уберу.
* * *
Первой к дому Надежды Константиновны пришла бывшая сельская учительница Элеонора Григорьевна, невысокая поджарая старушка, одетая в длинное чуть ли не до земли изрядно полинялое зимнее пальто некогда торжественно черного цвета, а теперь пестрившее многочисленными аккуратно заштопанными прорехами, немыми свидетелями долгих лет строгой экономии. Из-под него грязевыми лаптями торчали короткие резиновые сапожки, вынесшие на себе не один сезон многокилометровых переходов до отдаленной школы. Дряблое лицо, спутник хронического недоедания и бронхита напряжено выискивало воспаленными от постоянного чтения глазами, укрытыми толстыми линзами очков, кого-нибудь из односельчан, так что круглая голова под старательно уложенными длинными, седыми волосами, заколотыми двумя дешевыми гребешками, покрылась легкой испариной. Она сняла с себя вязаную шапчонку, невзирая на прохладный ветерок с запада, и облегченно вздохнула, завидев приближающуюся Марью Петровну.
Знахарка подошла со стороны речки, тихо поздоровалась и скромно встала в сторонке. Невозмутимая и стройная,