Она посмотрела на кошель и спрятала его в своих ладонях. Посмотрела на верховного инквизитора.
– И помните, чему учил нас Спаситель, – тоном доброго проповедника изрек Винченцо, – «добро воздается добром»…
Клотильда, не отрывая глаз от него, неуверенно, но быстро кивнула пару раз. Двери штаба открылись, гвардия инквизитора выстроилась в две шеренги, освободив людям путь на выход из штаба. Винченцо улыбнулся ей на прощание и показал правую открытую ладонь на уровне груди – знак приветствия, прощания и благословения у верующих. Клотильда хотела ему улыбнуться в знак благодарности, но ее дрожащие губы ей это не позволили. Она повторила его жест, но слегка по-другому: она подняла грязную и окровавленную ладонь в один уровень с головой. После чего развернулась и пошла за остальными, не видя, что к Винченцо подбежал одетый в красно-черную сутану и что-то тихо прошептал ему на ухо. Через несколько секунд верховный инквизитор устремился в конюшни, выглядев при этом серьезно и напряженно. И крайне встревоженно.
Патриарх Бальтазар едва заметно вздохнул. Его взгляд был направлен куда-то вдаль, к уходящему горизонту моря. Он смотрел прямо на Блаженный Залив, который опоясывала портовая часть Святогавани. Он уже час с лишним наблюдал за тем, как в входят и выходят из порта торговые суда, как в небе летают, противно крича, чайки, как снуют туда-сюда горожане где-то внизу у стен его цитадели, Небесного Замка. В этом наблюдении было мало занимательного, но только этим ему оставалось заниматься во время позирования.
– Ваше святейшество, ваш взгляд! Что стало со взглядом?!
Художник-портретист, высовываясь из-за мольберта, выглядел рассерженным, нахмурив брови и выпятив вперед губы.
Он рисовал его святейшество посреди сада, устроенного близ стен замка в том месте, откуда открывался прекрасный вид на всю Святогавань и куда идеально падал свет. В окружении патриарха при этом стояла дюжина стражников из числа его личной гвардии, зийнцких наемников, служивших исключительно его святейшеству. То были выходцы из горных долин Зийнца, севера-запада Красных Гор. Каждый из них выглядел грозно и неподвижно, на каждом был золотистый с белым колет36 с буфами, кираса и морион, каждый в руке держал алебарду. И каждый, как их хозяин, порядком устал стоять под открытым солнцем, дожидаясь, когда художник или закончит, наконец, портрет или скажет свое коронное: «На сегодня хватит! Свет ушел…»
– Ваше святейшество, сделайте, прошу вас, взгляд, который был! Величественный, праведный, благородный и гордый! Не изнуренный и измученный! – воскликнул художник, протестующе размахивая кистью.
Зийнцкая гвардия прекрасно знала, что патриарх не терпит, когда ему кто-либо пытается приказывать. И также гвардейцы знали, что конкретно этому художнику он может позволить такие вольности. Поэтому никто из них и не думал реагировать.
– Леонардо,