– Молодой? Годков ему сколько?
– Лет двадцать пять.
– Черт, – выругалась Серафима. – Я для него несколько старовата. В том смысле, чтобы являться венцом творения божьего… – Тут взгляд ее наткнулся на меня. Серафима задумалась, а Владимир Петрович насторожился.
– Ты что сейчас говорила? Не дам родную племянницу на поругание плешивому бизнесмену? А бандиту подсовываешь? – сказал он.
– Очень даже далека от этого. Нам требуется романтический образ, гений чистой красоты, при виде которого мужик продаст нательный крест и бессмертную душу.
– Белая горячка, – развеселился Владимир Петрович.
– Ты меня имеешь в виду как «гения» и «образ»? – спросила я.
– Конечно.
– Серафима, – сказала я. – Это волюнтаризм. Я этих стриженых до смерти боюсь и совершенно не знаю, как себя с ними вести.
– Постыдилась бы говорить такое, ты ж актриса.
– Смею заметить, – вмешался Владимир Петрович, – что мы не в театре. Там в худшем случае освищут, а здесь и головы лишат.
– Вот именно, – радуясь поддержке, кивнула я.
– Эх, а еще Марию Стюарт изображать хочешь. С заячьей-то душой королеву-мученицу не сыграешь.
– Это шантаж, – разозлилась я.
– Мне можно, я тетка. Ну? Давайте попробуем доказать, что мы чего-то стоим.
– Я совершенно не представляю… – жалобно начала я.
– Принципиальное согласие, – перебила меня тетка.
– Серафима, это глупо, безответственно и опасно.
– Ну?
– Считай, я в деле, – выдохнула я, опускаясь в кресло.
– Дурочки, – покачал головой Владимир Петрович, направляясь к двери. – Подумайте насчет денег, и я прикину, чем могу помочь.
– Вовка, – позвала Серафима, – знаешь, что тебе надо? Встряхнуться. Ты ж был отчаянным мужиком.
– Был, да сплыл.
– Ничто не проходит бесследно…
– Эту цитату можно трактовать двояко.
– Хорошая афера пойдет тебе на пользу.
– Я не имею права быть аферистом.
– А ты на работе отпуск возьми. Завтра у тебя выходной?
– Выходной.
– Значит, в десять ноль-ноль – производственное совещание на моей кухне. Об этом Циркаче я должна знать все, как старушка соседка.
– Думай, где деньги взять, – сказал на прощание Владимир Петрович и удалился.
Серафима, необычайно взбодрившись, направилась в ванную, откуда вернулась цветущей и сияющей, и потащила меня в ресторан, отмечать мой приезд и начало военной кампании.
– Он не придет, – убежденно сказала я, глядя на часы.
– Вовка? Придет как миленький. Я его много лет знаю. Это сейчас он серый да облезлый, а душа прежней осталась. Можешь мне поверить. Бандюги его вконец доконали, оттого и раскис. Вечером сажает, утром выпускает, обо всех их делишках осведомлен, а упрятать этих деятелей куда следует не может. Он из-за этих гадов мужиком себя чувствовать перестал. Потому