– Сколько раз показывал вот так надо, вот так!
У Сашки выходило ловко. Сучья от сильных ударов топором отлетали с хрустальным звоном.
– Понял?
В глазах Циклопа бесноватые искры – лицо неподвижно от напряжения.
– Понял, – говорит нарочито громко, а сквозь сжатые челюсти, шипит: – На обратном пути, у дальних штабелей, задержись. За брёвнами Жмых. Ему нужна спина старшины.
Огородников глазами дал понять, что понял, о чём просит Циклоп. В голове гулко задвигались лихорадочные мысли, нервным током пронизывая всё тело.
«Кажется, всё. Обратной дороги нет», – растерянно, как о чём-то далёком, подумалось ему. За те несколько суток, что прошли с момента, когда он узнал про побег, именно узнал, а не догадался, он неоднократно представлял себе всё до мельчайших подробностей. Фронтовой опыт и богатое воображение не единожды рисовали картину побега. Детали представлялись в подробностях и размывчатыми одновременно. Потом Сашка осознал: если б побег висел на его плечах и зависел бы хоть в чём-то от него, он бы миссию провалил. Осознание пришло неуютным гадким чувством, как открытие. Как изнанка, как невидимая сторона его сущности, скрывавшаяся для него самого до этой минуты.
Он поравнялся с древесиной, уложенной штабелями, остановился. Замер, выглядывая, как нашкодивший школяр. Минута текла медленно. Может, Тыжняк забыл про него? Ушёл на другой край деляны? Нервы были напряжены до предела. Старшина появился, когда у Огородникова лопнуло терпение, и он вышел из укрытия. Старшина скорым шагом приблизился к нему.
– Шо, пятьсот двенадцатый!? Ты шо, думаешь, я так и буду ходить за тобой по лесу и выбивать охоту до работы^ – он не договорил.
Его что-то вдруг насторожило. Таилось в напряжённом взгляде Ого-родникова что-то недоброе. Тут Тыжняк услышал шорох за спиной. Он даже не успел развернуться, как почувствовал обжигающую боль в спине. Жмых дёрнул рукой второй раз, третий. Лица убийцы и Тыжняка почти соприкоснулись, ресницы поддёрнули друг дружку.
– Получай, сука, – негромко выдохнул Жмых в самое лицо начкара. Когда старшина стал заваливаться, повернувшись к Огородникову спиной, весь белоснежный тулуп сзади уже обагрился кровью. Старшина, вдруг упав на колени, схватил крепко за ноги Жмыха и повалил его в снег. На выдохе он, набрав воздух, громко заорал. Тут же с другой стороны деляны донёсся встревоженный лай овчарки. Непонятно, как учуяла опасность! Но ещё стучали топоры. Сашка-пулемётчик наконец-то сбросил оцепенение. Подскочил, обхватил руками голову Тыжняка и резко, как учили на войне разведчики, дёрнул вверх и в сторону. Раздался еле слышимый хруст, канонадой ворвавшийся в сознание Огородникова.
Зрачки Тыжняка мгновенно помутнели. Он ещё грузнее повалился на Жмыха, окончательно прижав того к земле. Жмых тяжело задышал, задёргался:
– Вот боров! Чуть жиром не придушил, – наконец