– Теперь я понимаю, что за… коза я, тебя мучаю, сама потом страдаю.
Артур усмехнулся её шутке:
– Живёт коза лохматая, капризная, пузатая, живёт со мной, – перефразировал детский стишок.
– Пойдём спать, – прижилась она в моих объятиях. Мы завалились на кровать, которая не раз была исписана любовью, нашей любовью.
К расстояниям любовь относилась с прохладцей. Она начинала кашлять, чихать. Ей нездоровилось, и часто кружилась голова, а потом она начинала охать, что ещё немного, и она начнёт кружиться совсем от других мужчин.
На душе у неё было неприятно, будто кошки скребли… новые обои. Шила не любила длинные телефонные разговоры, но ещё больше она не любила длинные безответные гудки. Мои гудки. Я знал, что ей постоянно нужна была связь со мной, ей необходим был мой голос, вплетённый в неё, как ленточка в косу. Я и сам в нём нуждался. Хотя мог логически переживать молчание трубки, представляя, как абонент прогуливается на свободе вдоль колючей проволоки по ту сторону зоны. Она – нет, она начинала набирать снова и снова, и так сто пятьдесят раз подряд, пока не дозвонится. Затем она, как котёнок, долго гоняла по полу клубок своих проблем. То отпуская его, а потом снова нагоняя и набрасываясь жадно, как на добычу, снова путаясь и отбегая. Как обычно, тем самым сильным полом был я.
– Почему ты не брал трубку?
– У меня же занятия.
– Стюардессы, понимаю, короткие юбки, длинные ресницы, пронзительные взгляды.
– Да, и шампанское, как VIPу.
– Очень важная персона, – расшифровала аббревиатуру жена. – Я злая, но мне тебя не хватало.
– У тебя раздвоение личности.
– Нет, раздвоение – это другое.
– Какое?
– Я тебе скажу про раздвоение личности: это когда часть тебя хочет спать, а вторая – переспать.
– В любом случае, – рассмеялся я, принимая вчерашние извинения жены, когда я пытался привести в чувства её прелести, но взять их в аренду у засыпающего тела не получилось, – береги свои нервы, не на чем потом будет играть. Нервная система самая важная из всех поставленных человеку Всевышним.
– А как же внутреннего зажигания? – на глазах раздобрела сердитость жены, став толстой, ленивой и сонной.
– У тебя оно слишком раннее, – улыбался я в трубку.
– Хватит паясничать, я всё ещё зла. Я не хочу ничего беречь, я живу один раз. Посмотри, сколько раз я тебе звонила.
– Двадцать один. Очко.
– У тебя не нервы, а стальные канаты.
– Нет, у меня струны. Шесть струн, как чувств у гитары, – механически посмотрел я на пальцы и вспомнил, как мучил бедный инструмент в детстве, но дальше шести аккордов дело не пошло, хотя мозоли на подушечках пальцев от баре, частушек и лестницы имели место.
– В таком случае у меня их осталось три, как у балалайки.
– Как мало.
– Зато эффективно, буду тренькать тебе, пока не ответишь.
– Чувствую, дело пахнет испанским воротником.
– Успокойся,