– Когда говорит Мамона, дядя Сэм пляшет от радости.
– Аминь, – заключил ван Хорн.
Как приятно, подумала Александра, когда мужчины разговаривают друг с другом. Какая агрессивность: один на другого – грудью. Она испытывала такое же возбуждение, как однажды во время прогулки по лесу, когда набрела на следы мечущихся когтей в песчаной пещере и нашла несколько вырванных перьев, свидетельствовавших о состоявшейся там смертельной схватке. Эд Парсли видел в ван Хорне тип банкира, орудие системы, и яростно сражался с замеченным в глазах более крупного самца пренебрежением к нему как к визгливому и никчемному либералу, беспомощному посреднику несуществующего Бога. Эд хотел быть представителем другой системы, не менее свирепой и широко разветвленной. Словно бы для того, чтобы терзать себя, он носил воротничок священника, в котором его шея выглядела тощей и какой-то детской. Для его конфессии такой воротник был настолько необычен, что по-своему знаменовал вызов.
– Я не ослышался? – продолжал Парсли высокопарно, голосом, исполненным мрачной подозрительности. – Вы выступили здесь с критикой игры Джейн на виолончели?
– Только по части владения смычком, – ответил ван Хорн неожиданно робко, как побежденный, а его челюсть отвисла и по-фиглярски задергалась. – Я сказал, что в остальном исполнение было великолепным, просто движению ее смычка не хватает плавности. Господи, здесь нужно постоянно следить за собой, чтобы не наступить кому-нибудь на любимую мозоль! Я в разговоре с милейшей Александрой упомянул, что мой подрядчик-олух недостаточно расторопен, так выяснилось, что он – ее лучший друг.
– Не лучший, а просто друг, – посчитала необходимым внести поправку Александра.
Даже во время замешательства, вызванного перепалкой, она отметила, что этот мужчина владел даром вывести женщину из себя, заставить ее сказать больше, чем она намеревалась. Вот обидел Джейн, а та смотрит на него влажными от слез глазами с обожанием, как выпоротая собака.
– Бетховен прозвучал особенно восхитительно, вы не согласны? – Парсли продолжал наступать на ван Хорна, чтобы заставить его так или иначе уступить и тем самым подготовить почву для соглашения, на основе которого они могли бы встретиться в следующий раз.
– Бетховен, – промолвил здоровяк с усталой снисходительностью, – продал душу за то, чтобы написать эти последние квартеты. Он был глух как пень. Все эти типы из девятнадцатого века продавали свои души. Лист. Паганини. То, что они делали, – это нечто нечеловеческое.
К Джейн вернулся дар речи.
– Я репетировала до крови в пальцах, – сказала она, не отводя взгляда от губ ван Хорна, которые он только что снова вытер рукавом. – Все эти ужасные шестнадцатые во втором анданте…
– Продолжайте тренироваться, Джейни. Как вы знаете, на пять шестых весь фокус в памяти мышц. Только когда память мышц вступает в права, сердце может начинать свою песню. До того вы загнаны в угол. Просто