За час нашего стояния Зуд не только проверил больше ста писем, но и: сделал мне электромассаж, отобрал два письма, где упоминался партизанский отряд некоего Batia, а еще я увидел письмо от Макса Фон Вернера, летенанта 123 саперного батальона, лежавшего в госпитале с ранением. Своей мамочке он писал, что немножко ранен в ногу и руку и, вероятно, будет комиссован, так как левая рука плохо слушается. Еще, что он ждет своей очереди отправки самолетом в Старую Руссу или Псков, а оттуда в Германию. Меня удивил один его фрагмент: «Bitte sagenSie Clara, dass ihrWunsch, in Dachau in Dienst zu gehen, falsch ist, sie soll weiterhin im Magistrat der Stadt dienen.Wennich nach Hause komme, erkläre ich es Ihnen.Meine Rettung ist ein göttliches Wunder, und Clarasoll in die Kirche gehen und Kerzen für meine Genesung und die Güte von Voldemar aufstellen.Unser Enkel wirdnachdem Krieg noch langeleben müssen»9.
Так, если это тот самый лейтенант Макс фон Вернер, то он имеет ввиду внука Карла? А ведь я помню, что дед Карла женился только после войны. Конечно, он может мечтать, видимо, военная цензура так эту фразу и прочитала.
Логика подсказывала, что если письмо оказалось среди захваченных документов, значит к адресату оно не попало. Вольдемар это кто? Та же логика подсказывает, что это кто-то из сослуживцев лейтенанта, вынесший раненого из боя.
Петров отошел от стола, приблизился ко мне, осмотрел горку отобранных бумаг.
– Неплохой урожай.
– Нашлось что о Бате?
– Да семь рапортов от низших чинов своему командованию. Есть довольно интересные. Выйдем на свежий воздух, на солнышко? Я хочу кофе с булочкой… там, за углом есть неплохое кафе.
Я откровенно любовался Петровым. За тридцать лет в Россию переселилось немало чернокожих из разных стран, включая Европу, но они для нашей довольно холодной страны все равно оставались экзотикой. Аспирант мне уже понравился своей энергетикой и напором. А еще тем, как он произнес «Я – русский!». У нас слово «негр» в отношении всех по генетике представителей африканских племен никогда не считалось оскорбительным и унизительным, как в странах запада, зараженных колониальным расизмом. Это там «ниггер» или «кафр» – всегда отражали ненависть и презрение к представителям «низшей» расы, у нас – нет. Из Петрова просто выпирало что-то такое – русское, чему я сразу и не подберу объяснений. Дружелюбие, что ли, уважение каждого ко всем, эманация сопричастности человека ко всему, что происходит в стране, обществе. А как еще объяснить, что парень, окончивший элитное среднее учебное заведение, а суворовские военные училища кадетского корпуса я отношу именно к таким, пошел не в военное училище, что было бы естественно для сироты, оставшегося без родителей во время войны, а в историки? Я интуитивно был убежден, что Петров не только на кафедре вел семинары. Но, пусть он сам все расскажет, не буду форсировать.
Кафешка, куда меня привел аспирант оказалась весьма симпатичной