Косо взирали на бедствия от производства, загулы бедовой жены, суету и уродство медицины, да и последствия войны за версту с половиной отдавали кончиной.
Вначале прислали ответ с завода:
"Привет! Мрёт в труде от забот много необученного сброда, измученного алкоголем. Всех не перечесть. Ротозеям везде дорога. Холим и лелеем без помех. Рабочий класс – точен: стаж и честь. Неосторожный, но прыткий! Возможно, и ваш есть в убытке, но не у нас. Технику безопасности днем блюдём, а вечером – усиленная. И нечего скептику для ясности гладь копать. А застряла в паркете отпиленная рука – никакая мамаша пока не доказала, что загребало – ваше. Желаем следствию с этим происшествием разобраться. Ну дела, братцы! Мура! Пора на обед. Привет!"
Из комендатуры доносили в хмуром стиле:
"Ваш – не наш. Похожий ненадежный был, да угодил в тыл. Он у нас зачах и сейчас в бегах. Снаряжён: противогаз, миноискатель, пара гранат. Высылайте с тарой назад".
Отвечал военком и на повторный запрос (в нем намекали о трибунале за вздорный донос), и во втором штабном пакете материал представал в другом свете:
"Из комендатуры. Несмотря на процедуры, прилюдно опознать богатыря трудно. Рать – большая. Высылаем на терминал тех, кто искорежен. В цинке – половинки: сто – в кусках, но в волосах – кант (паковал сержант). Успех непреложен, стяг набряк, враг в тисках и жарит не горячо. Твари! Днем не добьем, а ночью – точно. А коли герой не подойдет, соберем на поле еще. Народ – боевой: не лом – не пропадет! Вперед!"
Но и из полного военного ответа приметы незабвенного искомого едва ли вытекали.
Тогда без лишнего труда посчитали, что на войне потеряли не полковника, и написали бывшей жене покойника.
Письмо от нее само говорило, что исходило не из штаба, а мило голосила свое – баба:
"Как ушел родимый на большую дорогу, мрак, вестимо, тяжел. Тоскую понемногу. Видала в кустах прах. Инициала не разобрала. Страх! Упала моя вечерняя заря! Не стало соловья. Под одеялом – черви и я. Зря не иду замуж. Куда уж! На беду? Опасно! Так – согласна, а в брак – никак. Убьют дорогого снова, пойду на дорогу и тут – сама найду ногу. Сойду с ума: чья? Не моя? Тяжко. Так что не ищите гада, не надо мне новых приключений. Во сне не сплю – в корыте тлю топлю. И прощений бестолковых не просите. Не люблю".
4
Затем обратили усилия на больницы.
Звонили с поклоном по всем телефонам – вереницей.
Рассудили, что и там может случиться и негожее, как неухоженная кошка, и неуклюжий срам, и оплошка.
Обнаружат с порога изжогу, а не уследят и дадут яд. Поднесут к губам ложку, а поймут, что – худ, без морок нальют пузырек. То укол в живого производит околелого, а от мази у больного вылазят кишки, то положат на стол целого, а уберут на колоде куски.
Врач лечит да в могилу мечет: и не горяч, а не глядя покалечит, и не кастетом, и не локтем, а надсадит стилетом, как кречет ногтем и – изувечит.
Из больниц отвечали – по-разному.
То снимали вину с лиц – по-безобразному:
– К чему, – рычали, –