Я не мог предположить даже самое худшее – настолько мои мысли были далеки от того, чтобы не только хоть мало мальски развиваться, но и захватить моё внимание, столь уставшее и рассеянное по всему пространству моего воображения.
Я лишь осознавал, что я ещё жив.
И, какой-то частью своего существования, я осознал, что видел Леонарда.
И произнёс его имя.
Когда я очнулся, доктор всё ещё обеспокоенно сидел надо мной.
Выстрелы раздавались всё реже – похоже, накал сражения всё же, кто бы ни победил, сходил на нет.
Доктор устремил свой усталый сосредоточенный взгляд на меня и спросил, забыв даже померить температуру или о том, что мне не положено волноваться – хотя я его за это не виню – знаю ли я Леонарда.
Я ещё не вполне пришёл в себя и потому переспросил, и врач ответил, что я произнёс это имя во сне, и тогда я наконец прозрел.
– Я видел его, – слабо сказал я доктору, – видел. На площади, перед тюрьмой.
Он кивнул.
– Пришёл наводить порядок. Как и в других городах. Как и обещал.
Я всё ещё не понимал, и он уточнил:
– Мне неизвестно, откуда вы знаете Леонарда, ведь он начал свою, – тут он сморщился, – "карьеру" уже после того, как вы попали в тюрьму. Или же…
Он вопросительно посмотрел на меня, и я попытался кивнуть. Его лоб до известной меры разгладился.
– Тогда понятно. Одни несчастья он приносит, вот уж связались не с тем.
– Я не связывался. – Попытался возразить я. Доктор не спорил
– Может быть. Должно быть, он сам навязался вам – так же, как и стране. И так же, как и стране, он не принёс вам ничего путного – кроме как боли и страданий, даже если заслуженных, то явно не таких и не в такой форме.
– Что происходит, доктор? Что делает Леонард?
Врач усмехнулся.
– Наводит порядок. Как ему это видится.
Он горько развел руками. Показал на свое лицо.
– Вот его порядок, на деле. Пошёл против своих, брат против брата! И когда на фронте такая беда!
Далее доктор смешался от переполнявших его чувств и замолчал, закрыв лицо руками.
Я тоже молчал.
Я хотел выразить врачу свое понимание, сочувствие, благодарность за его доброту и заботливость, поинтересоваться состоянием его родных и его собственным, но поза этого человека как будто отвергала все попытки проникнуть ему в душу, показывала бесплодность их и вкупе с его бескорыстной натурой делала его в моем восприятии каким-то неприступным, даже безличным, бесполым – неким ангелом хранителем, чья жизненная цель состоит лишь в том, чтобы помогать другим, забывая о себе, хоть я и знал в глубине души, что это всего