Она засмеялась, но я относился к этому пресловутому Степакову со скрытой симпатией и встал на его защиту:
– А что здесь неверно, собственно?
– Ну что ты прикидываешься! – удивилась мать. – Да ты послушай… – Она еще раз процитировала Степакова.
– Ну и что? – спросил я. – По-твоему, крестьянство должно было радоваться приходу хана Батыя?
– Да нет, – начала злиться мать. – Это же просто безграмотно! Какое «сообщение»? Что за формулировка!
– А что?! Прискакал гонец, собралось это, как его… вече, сделали сообщение о нашествии татаро-монгол, вечу это не понравилось, и оно негодовало. Такое могло быть?
– Ты все путаешь, – растерялась мать. – При чем здесь вече, гонец?..
– А при том, что такие, как ты, придираются, а люди потом страдают, – назидательно произнес я и добавил: – И ты еще удивляешься, почему у меня в аттестате пять троек. А вот я смотрю на тебя и не удивляюсь!
Для матери мой аттестат был больным местом. Она нахмурилась и поставила Степакову тройку.
Потом мы отправились спать. И, прежде чем уснуть, я представил себя гладиатором. Окровавленным, в разбитых латах, смертельно уставшим, ибо только что в отчаянной схватке одолел громаднейшего льва. Стоя в центре залитой кровью арены, я внимаю восторженному реву толпы. Лев валяется неподалеку, Колизей неистовствует. Сам великий Цезарь дарует мне свободу. Но даже это меня мало интересует сейчас. В шестом ряду – девушка в бледно-розовой тоге, стянутой серебряным поясом у груди. Она бросает мне цветы. Букет рассыпается в воздухе, и алые лепестки медленно опускаются мне на плечи. Я узнаю гордую патрицианку. Это Катя. Каштановые волосы и карие глаза…
Первым, кого я встретил, когда на следующий день пришел в редакцию, была Зиночка. Она сидела за своим столом, положив ногу на ногу, и красила губы. Они у нее красные, но Зиночка предпочитала синий цвет. Она считала, что женщина с губами как у мертвеца должна вызывать у мужчин особое расположение.
– Ты что у Кузнецова вчера натворил, Пантелеймоныч? – спросила она меня.
– А что такое? – поинтересовался я.
– Да вот, позвонил ни свет ни заря и просил прислать за рукописью кого-нибудь другого.
– А ты?
– Я сказала, что больше некому. А он и говорит: «Очень жаль, что в столь уважаемом учреждении работают такие нахалы, как этот молодой человек».
– А ты?
– Я говорю: «Да он у нас погоды не делает. Он у нас – пойди-подай». – Зиночка облизнула губы и взглянула на меня, явно рассчитывая произвести впечатление.
– Замечательно, – сказал я. – Прямо как у покойника.
Зиночка сморщилась, но не обиделась. Она никогда не обижалась.
– Так что же ты там наделал, Ваня?
– Да ничего. Его дочка втюрилась в меня по уши, вот он и опасается.
– Браво, Ваня. Ты, я вижу, свое дело знаешь, Кузнецов – сильный человек.
Я усмехнулся: дескать,