– И встречалась там с ним? А когда ты вернулась домой?
– Дорогая мамочка, было уже очень поздно, и он сказал, что будет безопаснее не возвращаться до следующего дня, так как дороги плохие, и поскольку вас не было дома…
– Я не хочу больше ничего слышать! Вот твое уважение к памяти отца, – запричитала вдова. – Когда ты встретилась с ним снова?
– О, не больше, чем через две недели.
– Две недели! Сколько же раз ты видела его в общей сложности?
– Я уверена, мама, я видела его не больше дюжины раз.
– Дюжина! А ведь тебе едва исполнилось восемнадцать с половиной лет!
– Дважды мы встретились случайно, – взмолилась Бетти. – Один раз в аббатстве Кернел, а другой раз в «Красном льве» в Мелчестере.
– Ах ты, обманщица! – воскликнула миссис Дорнелл. – Случайность привела тебя к «Красному льву», пока я оставалась в «Белом олене»? Я помню – ты пришла в двенадцать часов ночи и сказала, что ходила смотреть собор при свете луны!
– Моя высокочтимая мамочка, так все и было! Я только потом пошла с ним к «Красному льву».
– О Бетти, Бетти! Неужели мое дитя обманывало меня даже в те дни, когда я овдовела!
– Но, моя дорогая мама, это вы заставили меня выйти за него замуж! – с жаром выпалила Бетти, – и, конечно, теперь я должна слушаться его больше, чем вас!
Миссис Дорнелл вздохнула.
– Все, что мне остается сказать, это то, что тебе лучше как можно скорее пригласить своего мужа приехать и воссоединиться с ним, – заметила она. – А продолжать так разыгрывать из себя девицу – о, мне стыдно на тебя смотреть!
Вдова не откладывая написала Стивену Рейнарду: «Я умываю руки во всем, что касается вас двоих; хотя я бы посоветовала вам открыто соединиться друг с другом как можно скорее – если хотите избежать скандала».
Он приехал, хотя и не раньше, чем получил обещанный титул и мог игриво называть Бетти «Миледи».
В последующие годы люди говорили, что она и ее муж были очень счастливы. Как бы то ни было, у них была многочисленная семья, и со временем она стала первой графиней Уэссекской, как он и предсказывал.
Маленькое белое платьице, в котором она выходила за него замуж в нежном двенадцатилетнем возрасте, бережно хранилось в числе прочих реликвий в Кингс-Хинток-Корте, где его до сих пор могут увидеть любопытные – пожелтевшее, трогательное свидетельство того, как мало отводилось роли счастью невинного ребенка в общественной стратегии тех дней, что могло бы привести, но по воле провидения не привело, к большому несчастью.
Когда граф умер, Бетти написала ему эпитафию, в которой назвала его лучшим из мужей, отцов и друзей, а себя – его безутешной вдовой. Таковы женщины; или, вернее (не хочу никого обидеть столь огульным утверждением), такой была Бетти Дорнелл.
* * *
Именно