Элизиум. Рок. Дмитрий Потехин

угрюмых и безликих, безобразно опутанных металлическими лестницами, бурых кирпичных домов. Полосатые навесы, деревянные столбы, вычурно-безвкусные, лезущие одна на другую вывески, рекламы, белыми привидениями сохнущее от дома к дому белье, по-азиатски узкие, слякотно-загаженные проулки, будто нарочно созданные для кошмарных преступлений. Порой им на смену приходили пустыри, огороженные глухими заборами, за которыми мрачно темнели, едва проступая в мглистом небе, очертания котельных труб и цилиндрических водонапорных башен на тонких ногах (кажется, так изображал марсианские машины известный английский фантаст).

      Нью-Йорк (как и вся Америка) напоминал Евгению какого-то недалекого, бесконечно высокомерного богача, слишком гордого и занятого, чтобы регулярно принимать ванну, менять белье и даже просто следить за своим здоровьем.

      Миновав стайку игравших в ковбоев мальчишек и мусорные баки, в которых опять судорожно рылась чокнутая кошатница, Евгений зашел в знакомый подъезд, поднялся по устланной рыжей затертой дорожкой лестнице (стремления к комфорту везде и всегда у американцев не отнять) на третий этаж и позвонил в знакомую с латунным номером дверь.

      – Who’s there?

      – Me, honey!

      Лара знала, что это он, но в последние недели безостановочно и назойливо практиковала английский.

      – How was it?

      Она была во фланелевой клетчатой, похожей на брючный костюм пижаме, которая часто заменяла ей домашнюю одежду, и тапочках.

      – Давай по-русски, – улыбнулся Евгений. – А то я его уже начал забывать.

      – O’kay. Так как оно? О, какие цветы, бо-оже!

      Евгений передал Ларе букет и сделал туманный жест, давая понять, что ничего достойного внимания не произошло.

      – Смешно. Похоже на мои первые салонные поползновения. Зал человек в двадцать и только одна п…

      – Кто?

      – Поклонница, – вынужденно докончил Евгений.