Помню еще один наш разговор со Стасом – следующим вечером, а может через день.
Он сидел на краю моей кровати, его тень на висевшей на стене карте Энрофа казалась какой-то гротескной – туловище слишком вытянутое и худое, длинные волосы шевелились в потоках воздуха от вентилятора, тщетно пытавшегося разогнать скопившуюся в комнате за день жару. Стас сказал мне тогда:
– В школу вообще идти не хочу. И знаешь, не из-за придурков, которые нас обижают. Просто на уроках особенно сильно это ощущение – как будто меня поймали, заключили внутрь какой-то оболочки. Я там как личинка в коконе, в какой-то серой беспросветной утробе, из которой никогда не смогу выбраться. В детском саду так же было, теперь в школе. И уверен, что когда вырасту, стану взрослым, этот мой кокон никуда не денется, просто обрастет новыми слоями. А потом я состарюсь и умру. И всё. Ну и для чего? Для чего мучиться так долго?
Я перевела взгляд с лица брата, заострившегося от переполнявшей его экзистенциальной тоски, на пространство между неплотно задернутыми шторами. В нем, в этой щели – унылая рвань неба, желтая от смога тьма, в которой плавали дряблые, еле различимые из-за светового шума звезды.
– Но в жизни же не только плохое, – неуверенно пыталась возражать я. Да, если верить списку того, о чем мне приятно думать, в моей жизни было полно того, что приносит мне хоть какую-то радость.
– Ага, конечно, стакан всегда наполовину полон, ну-ну, – саркастично усмехнулся брат.
– Попробуй представить все чуть по-другому, – сказала тогда я, невольно подражая увещевательному тону Никольского – тону гипнотизера, мухлюющего с представлениями о реальности. – Придумай какой-нибудь другой образ, иллюстрирующий твое состояние.
– Никакого нет другого образа, – он почти огрызался на меня – как же, вместо того, чтобы подпевать его трагическим руладам, я возражала ему.
– К примеру, как все представляется мне. Жизнь, вселенная и вообще… Помнишь, я тебе рассказывала, что такое мацерация?
– Это когда ты замачиваешь кости в соленой воде, чтобы обезжирить их и размочить остатки мышц и прочей дряни?
– Ага. Удаление плоти – чтобы остался очищенный скелет. Вымывание ненужного. Вот так и с людьми – мы погружены в раствор из повседневности, раствор, который размачивает, отслаивает от нас все лишнее. Очищает нас.
– Странные рассуждения, – нахмурился Стас. – Слушаю тебя, и понимаю, как ты меня пугаешь. Как я боюсь за тебя. Ты так себя до сумасшествия доведешь – всеми этими глупостями из твоих книжек.
Кто бы говорил. До сумасшествия.
Ладно, неважно.
Он ушел к себе. А я