Подвал
Потом окно заколотили досками,
Чтоб свет дневной в него не проходил.
И помню : сыпал шуточками плоскими,
За нашей дверью кто-то всё шутил.
И оказались мы в кромешной темени,
Когда, забив последний гвоздь, ушёл
Наш сторож . Вне свободы и вне времени,
Мы слушали, как капало на пол.
И я дышал в подвале массой спёртою,
Отечеством облезлый угол звал.
Про то же, что последнего был сорта я,
Так сделали, чтоб я не забывал.
Когда одна, необычайно белая,
Прошила темень света полоса.
И тот, кто жил, свои делишки делая,
ладонями закрыл себе глаза.
А свежий ветер ветками
похрустывал,
Искрились капли, в каждой – по лучу.
Того, что я увидел и почувствовал,
Забыть я не могу и не хочу.
Эй ты, время моё глухонемое,
Обведённое железною каймою…
Отодвинулся твой занавес дырявый,
Испарился герб твоей державы…
Ну а герб тот – тяжелая дубина
Да на кровь похожая рябина.
Надёжный как дубовый пень,
Без дыр и червоточин,
Благодарю тебя, мой день,
За то, что ты так прочен.
Ещё благодарю всегда
Тебя за то, что сразу
Рывком уходишь, как вода
От бака к унитазу.
За весь тот хлам и дребедень,
Что каждый день я вижу.
Благодарю тебя, мой день,
За то, что ночь мне ближе.
Падают годы, как сосны,
в чёрной реки глухомань.
Круглые, гулкие вёсны,
крики и сплавщиков брань.
Хмурые, мутные воды,
брызгами руки сечёт.
Длинные, трудные годы
сносит теченье, как плот.
Пусть я следов не оставил
в этой крутящейся мгле,
хоть я лишь плыл, а не правил,
всё же я жил на земле.
Счастья и скорби не смоет
времени злая вода.
Кто – нибудь лучше построит,
если уйду без следа.
Организм
Мой организм, моя страна,
где тёмные блуждают силы,
гудит мотор и вьются жилы,
и сердца тенькает струна.
Моя страна, мой организм,
хрипящий глухо, как пластинка,
кто заведёт твой механизм,
когда сломается пружинка?
Никто.И если есть предел,
тебе положенный судьбою,
и если вдруг водораздел
пролёг меж всеми и тобою,
хоть сотню ангелов зови
с таблетками и кислородом.
Как кесарь, поплывёшь в крови,
Низложен собственным народом.
Пята
Было видно, как пята приподнималась,
обрывая то травинки, то листы.
И дотоле неподвижное вздымалось,
уцелевшее