А гоеше маме. Александр Фрост

и в то же время в них читалась отчаянная решимость загнанной в угол волчицы биться насмерть с любым, кто осмелится причинить зло ее детенышу. Офицер мельком взглянул на обезумевшую от страха женщину, на зажатый в руке нож и, пройдя мимо, положил ребенка на стол. Нащупал слабый пульс, прислушался, считая про себя, затем метнулся к себе в комнату и вернулся уже с накинутым на шею стетоскопом. Задрал на Яшке старую вязаную Надеждину кофту, рубаху и, приложив к груди мембрану, замер, вслушиваясь в стук сердца, шумы, хрипы и клокотание в легких.

      – Его нужно отвезти в госпиталь, – осмотрев тело ребенка, констатировал Мартин. – Я подозреваю двухстороннее воспаление легких, но точней я смогу сказать только после того, как сделаю некоторые анализы.

      – Его нельзя в госпиталь, – каким-то чужим, обреченным голосом произнесла Надежда. Она все еще стояла босиком посреди кухни, с зажатым в руке ножом. – Он…

      – Что значит нельзя? – немец обернулся на голос, посмотрел на нее долгим вопросительным взглядом и вдруг все понял. Расстегнул на Яшке штаны, посмотрел… и опустил голову. – Так вот почему он жил на чердаке? В любом случае ему нельзя там находиться: он там умрет. Найдите, Надья, ему место в доме, – холодно бросил Мартин и, подойдя к рукомойнику, стал тщательно мыть руки.