Срочно.
Но нельзя.
Только не сейчас, пока Хейли еще здесь. Она не должна узнать, насколько я голоден. Иначе она поймет, что у нас совершенно разный уровень жизни. И, скорее всего, перестанет приходить сюда, чтобы воспользоваться душем.
Я вернул пленку на место, закрыл холодильник, сел на диван и притворился, что читаю.
Выйдя из ванной, Хейли первым делом отправилась на кухню и открыла холодильник.
– Да что с тобой такое? – спросила она, возвращаясь в гостиную. – Серьезно, Шай.
– Ничего такого, – ровным голосом отозвался я.
Несколько секунд она смотрела на меня, покачивая головой, а затем махнула рукой и вышла из квартиры.
Убедившись, что она не собирается внезапно вернуться, я рванул на себя дверцу холодильника и вытащил тарелку с маффинами. Потом уселся на пол, схватил кекс, засунул его в рот целиком и принялся жевать. Жевал его и жевал – а второй держал уже в руке, готовясь тут же отправить вслед за первым.
И вдруг заплакал.
Сам не знаю, почему.
Первый раз со дня маминых похорон я почувствовал, что щеки стали мокрыми от слез. И, как ни странно, это было так приятно. Я ощутил себя живым. Наверное, потому что вспомнил о маме. Да и снова наполнить желудок – просто здорово.
Я сидел на полу очень-очень долго.
Ел и плакал.
Плакал и ел.
Стараясь не думать ни о чем, кроме маффинов Хейли.
Возможно, у нас со стариком больше общего, чем мне казалось.
Помните, я рассказывал о том, как моей сестренке иногда приходится силком тащить его за стол? Вот что-то в этом роде Хейли пришлось провернуть со мной сегодня.
Она вернулась часов в семь, но на этот раз не для того, чтобы воспользоваться душем. Молча схватив за руку, она потянула меня на лестницу, в лифт, и дальше – в свою наполненную ароматами квартиру, и усадила за обеденный стол.
– Ни с места, – скомандовала она мне, будто немецкой овчарке, а затем пошла на кухню и открыла дверцу духовки.
Я сидел, разглядывал свои руки и вспоминал о доме.
У нас, в семье Эспиноза, канун Рождества всегда был лучше самого Рождества. Все кузены и кузины, дяди и тети приходили в гости к бабушке, дом наполнялся запахом тортилий[8] и соуса чили. Тетушка Сесилия приносила тарелки с горками сладких тамале[9]. А дядюшка Гильермо тайком угощал нас текилой «Patrón» из бутылки, которую всегда заворачивал в подарочную бумагу («Рождественский подарочек для меня любимого!») В гостиной мужчины обсуждали работу, на кухне женщины обсуждали мужчин. В доме звучал смех. Даже если кто-то ронял стеклянную рамку для фотографий или хрустальную фигурку, мы просто хохотали над этим – все, даже бабушка, сметавшая осколки в старинный железный совок.
Дом. Эх…
Как же я соскучился по нему, черт возьми.
Соскучился по ним.
– Ни за что не позволю тебе сидеть голодным в канун