«Я влюблен», – признавался Пастернак знакомой. Та тревожилась – как любовь повлияет на его жизнь? «Что такое жизнь… если не любовь? А она такая очаровательная, она такая светлая, она такая золотая. Теперь в мою жизнь вошло это золотое солнце, это так хорошо, так хорошо. Не думал, что я еще узнаю такую радость». Он боялся старения и считал дни своего рождения днями траура[221], с презрением относясь к любой попытке их отпраздновать. Этот неожиданный роман стал эликсиром, остановившим время.
Ритуал прогулок и разговоров продолжался до апреля, когда семья Ивинской уехала из города на день. «И подобно тому, как у молодоженов бывает первая ночь, так у нас это был наш первый день… Он был воодушевлен и восторжен победой». В тот день Пастернак надписал на сборнике своих стихов: «Жизнь моя, ангел мой, я крепко люблю тебя. 4 апр. 1947 г.».
Начало отношений, перемежавшееся несдержанными обещаниями покончить с романом из-за очевидных домашних осложнений, отражены в стихах «живаговского цикла»:
Не плачь, не морщь опухших губ,
Не собирай их в складки,
Разбередишь присохший струп
Весенней лихорадки.
Скоро по Москве поползли слухи о восхитительно скандальной связи, и приятельницы Пастернака – некоторые из них сами питали сильные чувства к поэту – совсем не были очарованы Ивинской. Некоторые так никогда и не будут ей доверять. Л. К. Чуковская, работавшая с Ивинской в «Новом мире», вспоминала, как однажды вечером видела их рядом. Густо накрашенная[222] Ивинская рядом с его лицом казалась ужасной. Литературовед Эмма Герштейн назвала ее «хорошенькой, но слегка увядшей блондинкой»[223]; она вспоминала, как во время одной читки Ивинская «торопливо пудрила нос, прячась за буфетом». Однако молодой Евгений Евтушенко, видевший ее на чтении романа, называл ее «красавицей»[224].
Зинаида узнала о романе[225] зимой 1948 года, когда нашла записку от Ивинской Пастернаку, убираясь в его кабинете. Сначала она сказала, что чувствует себя виноватой и что во всем виновата она. Кроме того, как она писала, «после войны начался повальный разврат. В нашем писательском обществе стали бросать старых жен и менять на молоденьких, а молоденькие шли на это за неимением женихов». Зинаида встретилась с Ивинской в Москве, сказала, что Борис Леонидович не будет с ней встречаться, да и она не допустит, чтобы ее семейная жизнь разрушилась. Она дала Ивинской письмо от Пастернака, в котором тот объявлял о конце романа. Дети Ивинской подслушали в разговорах, что «мама пыталась отравиться»[226], – вспоминала ее дочь.
Верность Зинаиде и их сыну, «раздвоенность» не давала Пастернаку покоя; он метался между семьей и страстью. Наверное, Пастернак предчувствовал, что не вынесет второго развода, третьего брака и нового