О! Это была самая захватывающая сказка в детстве нашего героя, как был влюблен он в девочку Элли, которая шла вместе с друзьями к мудрому Гудвину. Гудвин же, в свою очередь оказался «картонной дурилкой», миражом, но весь парадоксализм ситуации в том, что Гудвин также и маяк. Когда ты приходишь к нему, то видишь, наверное, что это – пустышка, но пройти весь сложный путь до этой пустышки, до этого Ничто, преодолев все трудности и тяготы пути и обретя достойнейших друзей, можно только прельстившись величием это пустышки! Сам путь уже все решил, решительно все. Ты шел к Гудвину, а оказалось, что пришел к себе, и даже более, чем к себе – к Ничто. Нет ни малейшего желания думать, здесь каждое сказанное слово может убить все, точнее – Ничто.
А что же улыбка Чеширского Кота? Лебедько уже был ей – только что, сейчас оттуда и задал вопрос: «Кто я?». Тотчас понял абсолютную бессмысленность этого вопроса, даже Никто – это не ответ, даже Ничто – это не ответ. Сам вопрос бессмысленный. Точнее, нет, не так. Вопрос не бессмысленный, этот вопрос играет ту же роль, что и Гудвин.
Сию минуту Владислав Евгеньевич потягивается, кряхтит, отверзает веки и, садясь на скрипучей гостиничной кровати, произносит вдруг вслух: «Ух ты! Эвона в какую литературу заехать изволил! Что же, господин Берков, держитесь, милостивый сударь, я иду к вам!». И при этих словах поднявшись и радостно отшлепавши себя по ягодицам, наш сновидец пришел весьма в бодрое состояние духа, в коем и находился все утро, удивляясь тому, что во снах находится много вещей, неизъяснимых даже для самого обширного ума. Потом мысли его перенеслись незаметно к другим предметам и наконец занеслись бог знает куда.
В полдень, как и было намечено, рука Владислава Евгеньевича уверенно коснулась звонка перед квартирою номер двенадцать в одном из пятиэтажных домов по улице Первомайской. Спустя немного времени, за дверью послышался глухой кашель и шаркающие шаги. Без привычного в подобных случаях вопроса: «Кто там?» дверь отворилась. На пороге стоял действительно широкий во всех отношениях мужчина лет шестидесяти пяти: широка была его талия, широко лицо и широка улыбка, сие лицо озаряющая. «Я…» – начал было в волнении Лебедько, но Берков (а это был, без сомнения, он) прервал его на полуслове: «Знаю, знаю, проходи, брат, да не обессудь – ремонту меня», – и действительно, вещи в квартире были нагромождены чрезвычайно беспорядочно,