В начале рассказа Кулл выпучил красные глаза и чаще заморгал, потом начал неуверенно посмеиваться, еще не понимая причин веселья, и только на последнем слове он нарисовал себе всю картину – звонкий смех разлетелся по закоулкам тюрьмы. Из пятой камеры в ответ донесся отчаянный вой.
Отдышавшись, охранники пошли на второй заход гогота и, поглядывая друг на друга, они только больше заходились веселыми приступами смеха.
– Не скули там, кхек! – крикнул в сторону Буй.
Заключенный ответил воем.
– Как ты думаешь, куда его? – шепотом спросил Кулл, впервые убрав улыбку с лица.
– Известно куда – в яму, куда же еще за убийство. Не на каменоломню же, – понизив голос, ответил Буй.
– Дааа, – протянул светловолосый и резко наклонился в сторону.
Взвизгнул кинжал, вылетая из ножен, и блеснув холодным огнем, ударил в угол – по коридорам разнесся глухой треск и скрежет металла о камень.
Кулл вновь улыбался, высунув кончик языка. Буй облегченно выдохнул:
– Фух. Еще один?
Не сводя глаз с напарника, Кулл медленно поднял кинжал: там щелкал жвалами и неистово перебирал черными лапками таракан размером с ладонь. Стараясь вынуть жгучий металл из середины тельца, он изо всех сил упирался всеми шестью лапами в кончик клинка, но только больше насаживался на лезвие.
– Маленький еще. Надо напомнить сержанту про отраву, а то скоро их тут столько будет, только сумки держи, а то утащат, кхек! – сказал Буй.
Кулл сунул кинжал в камин и, насвистывая, стал поджаривать насекомое. Таракан живее заработал лапками, расправил крылья, но ни улететь, ни потушить огонь у него не получилось. Он быстро затих, судорожно сжав обожженные конечности. Поник, сгорбился, зашипел и лопнул – струя желтой массы брызнула на штаны обидчика. Кулл выругался и швырнул мстительного «ублюдка» в полумрак коридора.
Через минуту завоняло кислой тошнотворной гарью.
– Ну и вонь!.. Фууу!.. – Светловолосый надзиратель скривился, вытирая мокрое пятно соломой.
Буй, покачав головой, встал, опираясь на край стола, взял фонарь и неспешно направился к дымящейся тушке. Таракан лежал напротив третьей камеры, ровно посередине между решеткой и красной дорожкой, по которой надлежало ходить охране. Солдат остановился на линии и по-гусиному вытянул шею, вглядываясь во тьму клетки. Свет фонаря обрисовал силуэт человека, неподвижно лежащего в углу на куче гнилой соломы. Сквозь тюремную мглу пробивались малахитовые блики на чешуйчатых штанах. Худое жилистое тело двадцатилетнего юноши утопало в рубахе из мешковины, засаленной не одним десятком тел. Ноги прятались в мягких кожаных сапогах,