Над крышами лачуг зигзагами носятся летучие мыши. Неподалеку от Феко с Тембой маленькая девочка начинает неудержимо кашлять. Феко чувствует, как на лицо садится пыль, песок скрипит на зубах. Еще через минуту он встает, бросает свое место в очереди и по притихшим рассветным улицам несет спящего сына к автобусной станции.
Гарольд
– Может, там что-то такое, что слуга от нее убрал, не хотел, чтобы она это смотрела? – бормочет Роджер. – Что-то такое, что ее расстраивало?
Луво ждет, чтобы воспоминание слегка увяло. В полумраке изучает бабкину стену. «Остров Сокровищ». Gorgonops longifrons. «Портер пропертиз».
– Нет, тут дело не в этом, – наконец отзывается он.
На стене перед ними там и сям всплывают бесчисленные и с разной степенью приближения к оригиналу повторяющиеся образы Альмы Коначек: вот она семилетняя сидит на полу, скрестив ноги по-турецки; вот Альма деловитый, энергичный агент по недвижимости; а вот уже и лысая старуха. Бизнесвумен, возлюбленная, супруга.
А в центре – Гарольд, перманентно выходящий из волн. Под фотокарточкой есть даже его имя, шатко выведенное кривенькими печатными буквами. Снимок, сделанный вечером того дня, когда Гарольд и Альма, похоже, достигли пика во всем, что было им отпущено в этой жизни. Луво не сомневается: Альма специально поместила эту фотографию в центр, причем еще до того, как бесконечные перестановки испортили всю логику ее задумки. Только ее одну Альма никуда не перемещала.
Теперь фотография выцвела, ее углы истрепались и загибаются. Ей, должно быть, лет сорок, думает Луво. Протягивает руку и снимает ее со стены.
И, не успев еще ничего почувствовать, уже знает: есть! Фотография чуть тяжелее, чем должен быть прямоугольник тонкого картона. На тыльной ее стороне скрещены две полоски клейкой ленты: надо же, к ней что-то присобачено сзади!
– Что это? – спрашивает Роджер.
Луво отдирает ленту, осторожно, чтобы не порвать фотографию. Под лентой картридж. На вид такой же, как и все другие, но на одной из его граней нарисован черный крест.
Пару секунд они оба с Роджером на этот картридж смотрят. Потом Луво вставляет его в аппарат. Комната начинает расслаиваться и опадать, кружась и мельтеша, как вихрь осенних листьев.
Альма рядом с Гарольдом на переднем сиденье пыльного джипа, это «лендкрузер» Гарольда. Баранку Гарольд держит левой рукой, у него обожженное солнцем лицо, правая высунута в открытое окошко. Дорога без покрытия, ухаб на ухабе. По обеим сторонам луга, постепенно переходящие в подвергшиеся сильному выветриванию предгорья.
Гарольд что-то говорит; его слова то достигают сознания Альмы, то нет.
– Что в этом мире постояннее всего? – в какой-то момент спрашивает он. – Перемены! Нескончаемые и неумолимые перемены. Все эти склоны, осыпи –