– Это фотоальбом Даниного деда?
– Да.
– И че там, много всякого интересного? – Майка улыбнулась, и Гришка впервые заметил, что у нее тоже чуть выдается вперед клык. Только с другой стороны. У мамы торчал вперед верхний левый, а у Майки – правый.
Гришка поерзал. Становилось жарко.
– Да.
– И тебе там че-то понравилось? Покажи?
Майка придвинулась и протянула хваткую ручонку, словно решила, что этот нелепый диалог стер неловкость и недоверие.
Гришка молча убрал альбом за спину. Продолжил смотреть на Бориса, надеясь, что тот почувствует его взгляд.
– Гриш, ну че ты такой! Выпей, может, еще? Ну, все веселятся, музыка. Вот песня хорошая, она мне очень нравится. Пойдем потанцуем? Борьке вон до мата три хода осталось, по доске видно. Оп, уже два. Ну все, сел, не выберется. Я вообще с папой часто играю, но с Борькой – только раз или два садились. Он сильно злится, когда я быстро выигрываю. А я с собой ничего поделать не могу, папа велел никому никогда не поддаваться, – Майка одновременно виновато и очень самодовольно гыгыкнула. У нее был очень некрасивый, очень грубый смех.
Впервые за вечер Гришка посмотрел на нее более пристально – россыпь кудрявых волос, угольного цвета широкие брови, привычные тени под глазами, нос длинный и кривой, а рот непропорционально маленький. Но то ли свет так падал, то ли малиновая наливка так действовала, лицо Майки показалось до родного знакомым, как тогда, при самой первой встрече. Гришка согласился танцевать.
Держать почти детскую липкую ручонку в ладони было до брезгливости странно, обнимать узкую талию и едва-едва топтаться на месте – еще страннее. Майка опять что-то защебетала, и Гришке пришлось наклониться:
– Бывает же такое, да? Что идешь не туда, но сам не понимаешь, но вообще понимаешь, и поэтому как будто бы все хорошо, а на самом деле и нет, и вот печаль такая глушит, что вроде бы все светло, но как-то темно и пыльно, да, Гринь?
Пришлось прислушаться к песне – Цоевская «Печаль». Гришка серьезно посмотрел на Майкину макушку, трущуюся об его подбородок. Темно и пыльно. Да, примерно так и ощущается. Захотелось непременно об этом сказать.
Гришка наклонился, их с Майкой щеки соприкоснулись, он на самое ухо ей признался:
– Я так живу, Маечка. Мне всегда так. Всегда темно и пыльно.
Майка вдруг споткнулась, остановилась и подняла глаза на Гришку, чуть приоткрыв рот. На всем лице ее лежали неровные, битые тени, она была бледна и отречено-сказочна, как врубелевская царевна или бес. Гришка все еще прижимал ее к себе, чувствуя как где-то на уровне его живота трепещет ее сердечко, он чуть подался вперед, и Майкины глаза стали шире, она подняла подбородок.
– Блин!
Борька скинул шахматную доску со стола и замахнулся на смеющегося Данила.
– Сколько, тыщу я тебе должен? Гринь, дай тыщу, дома будем, я верну.
Гришка чуть оттолкнул от себя Майку и полез