Политову эта фраза почему-то порезала слух, а Ланц между тем продолжал:
– А что именно делать, так это уж каждый должен решать сам. Кому-то нравится горох, а кому-то чечевица. Всем не угодишь.
– Нет, – откинувшись на спинку кресла, замотал головой Политов и выпустил тонкую струйку дыма. – Дорога у всех непременно должна быть только одна, иначе, зачем мы так похожи, зачем любим, в идеале, одно и то же, зачем, в конце концов, мы все люди, с разумом и душой? Наверняка есть один единственный правильный путь, который и приведёт человечество к всеобщему благу – к раю на земле, если хочешь. И тогда, и только тогда будет всем счастье! А всё, что мне предлагает сегодняшний мир – я отвергаю. Я не верю в эти предметы и идеи. Они пусты и ложны. И каждый человек, двигаясь по одному из этих путей, пытаясь добраться до одной из этих эфемерных целей – жестоко ошибается. И, в конце концов, станет терзать и презирать себя за то, что по глупости человеческой, или под влиянием скудоумной толпы пошёл этой кривой дорогой, которая завела его чёрт знает куда! Ну, уж совсем не за тем, чего ему было надо.
Ланц, наконец, вытащил давно дотлевший окурок из мундштука и кинул его в пепельницу.
– Да, брат! Совсем, видно, у тебя мозги запеклись, раз такое рассказываешь. Ну, и действуй тогда согласно своим словам: отвергаешь всё мирское – иди в монахи, в пустошь, и питайся подножным кормом. Вот тебе и смысл жизни. Бесконечный. Гармония и покой.
Ланц дразнил Политова этими словами. Иван Александрович понял это и весело рассмеялся в ответ.
– Я так и ждал этого вопроса! Был уверен, что ты нечто подобное и скажешь. Там дело совсем другое, – но вдруг Иван Александрович опустил глаза и, поджав губы, как бы на несколько секунд задумался, подбирая слова перед долгой речью. – Родители у меня были настоящими советскими людьми. Это значит, что сперва они стали октябрятами, потом пионерами, далее —комсомол. В общем, они были чужды любой религии. У них религия была одна – коммунизм. Их даже можно было бы назвать воинствующими атеистами, если бы не моя покойная бабка, которую я знал лишь в глубоком детстве, но о которой после её кончины осталась такая сильная память, что моим отцу и матери даже в голову не пришло бы выражаться в моем присутствии о Боге хоть в сколько-нибудь нелицеприятной форме. Бабка им всегда говорила: «Подрастёт, сам разберётся, что к чему, без вашей пропаганды!» И вот я подрос, но её пророчество не сбылось – не разобрался я сам, и наверно уже никогда окончательно не разберусь, но всё то, что я сумел постичь, даёт мне некоторое право ответить и на твой вопрос касательно религии. Суть, мне кажется, тут вот в чём: все те монахи, служители культа, да и каждый истинно верующий человек; словом все те, кто слепо отдал свой разум этой доселе не разгаданной загадке, так или иначе, но они