– Кстати, где он живет? – заинтересовался Холмс.
– Собственный дом на Бедфорд-Роу, – сказал доктор.
– Не слишком-то подходящее место для живописца, – заметил великий сыщик. – На Бедфорд-Роу обитают в основном юристы, а в юристах, как выражался мой первый учитель музыки, мало пленительного.
– Дом достался мистеру Кроссу в наследство от дяди, и он им очень дорожит, – пояснил доктор Струццо. – К тому же молодость он провел не в дурном обществе, так что нравы Бедфорд-Роу ему по душе: там тихо и спокойно. В любом случае его недуг не позволяет ему переменить место жительства: несчастный может просто не запомнить нового адреса, а дорогу к своему дому он изучил еще до того, как болезнь стала прогрессировать. Он, можно сказать, прикован к своему обиталищу невидимой цепью.
– Ужасно, – искренне сказал Ватсон.
– Так вот, – продолжил Струццо, – когда мы возвращались, он как ни в чем не бывало мне и говорит: «Эх, доктор, наша Анна вас небось заждалась».
– Именно такими словами? – Холмс склонил голову набок, как умная собака, почуявшая след.
– Да. Признаться, у меня чуть не брызнули слезы…
– Я о словах, – нетерпеливо перебил сыщик. – Он так и сказал – «небось»?
– Он выходец из предместья, – напомнил Струццо. – В принципе, он говорит нормально. Но когда он взволнован или у него эти проклятые провалы в памяти, он сбивается на родное просторечие… Но какое это имеет значение?
– Все имеет значение, решительно все… Итак, вы считаете, что он забыл о смерти дочери?
– Не знаю. Я не решаюсь заговорить с ним об этом… И тем ужаснее мои подозрения, – неожиданно закончил он.
– Какие подозрения? – Холмс впился в него глазами.
– Что ж, я вынужден сказать и это… Однажды я видел среди набросков картон, на котором была изображена мертвая девушка со страшными ранами. Лицо ее не было дорисовано, но тело… Могу поклясться, это тело Анны! Там были подробности, которые мог знать только тот, кто видел ее полностью обнаженной. Когда я спросил господина Кросса о том, что это такое, он сказал, что это набросок для большой картины, изображающей казнь одной древнеримской мученицы. Но картина так и не появилась. Вы понимаете, о чем я теперь думаю, о чем я не могу не думать? Ведь несчастный Эммануил и в самом деле не помнит, что делал во время этих своих приступов…
– Этот набросок до сих пор цел? – спросил Холмс.
– Думаю, да. Если мне будет предоставлена такая возможность, я его опознаю… Но не подумайте только, что я и в самом деле верю в то, что несчастный мистер Кросс виновен, – с жаром сказал итальянец. – Напротив, я хотел бы снять с него все подозрения – именно потому я так откровенен, именно потому я делюсь с вами самыми черными мыслями… Но я хорошо знаю Эммануила Кросса – и как врач, и – смею произнести это слово – как друг. Это благороднейший человек. И если он узнает или хотя бы подумает, что в порыве