«… И спросит Господь у мужчины: «Сын Адама, где ТВОЯ семья?»
XII. Третий коготь Розы
Прошло несколько лет. Я уже работал в другом районе, и как-то встретил в Норильском аэропорту Ивана Демидова, охотника-рыбака с Диксона. Он рассказал, что Роза с Юрисом нашли у последнего капкана, там, где некогда сходились путики Грушевского и Костыркина, две гильзы от «девятки», крупнокалиберного охотничьего карабина. По этим гильзам милиция разыскала карабин, по карабину вышла на Костыркина.
– И сколько ему дали?
– А нисколько. Цирроз. На карте овраг показал и помер. Менты подняли косточки, передали Розе с Юрисом. Щас у них на зимовке памятник стоит.
Мы с Иваном помянули убитого, и разошлись по своим рейсам. Я прилип к иллюминатору: ни следа присутствия человеческого, ни избы, ни села, ни дороги. Только простор. Только горы и реки. Только окна озер без числа. Бескрайняя, бесконечная, безлесная тундра от Норвегии до Аляски. Матушка и кормилица из века в век.
По ту сторону деяний наших.
По ту сторону добра и зла.
По ту сторону времени.
Когда кончится мой срок, где-то там отмеренный,
«Я, как в воду, войду в природу, и она сомкнётся надо мной»[10].
Но: «Любовь никогда не перестанет…»[11].
„Liebe ken brennen un nit ojfheren,
Herze ken vejnen,vejnen on trenen.
„Tum, bałałajka, spił, bałałajka, tum, bałałajka, tumbalala".
Norge
I
На острове Диксон до самого «ельцинского порушення» многие охотники-промысловики ездили на собаках.
Как ни зайдешь к деду Бугаеву, – тепло да уютно. На столе лампа, на печи чайник, у ног лохматый пес. И всегда дело в руках, а в тот раз, когда Димка забежал к нему после школы, дед Маркел сидел у стола и сшивал ремни собачьей упряжки.
– Дайть-кось помогу, Маркел Мелентьич.
– А смогешь?
– Да что там хитрого – алыки[12] сшить!
– Ну, тама в сенцах ремни всяки разны висят, не-си-кось.
Димка взял фонарь, принес ремни. Стал перебирать, какой пошире да крепче. И глянулся ему один. Не лахтачий[13], а настоящий, бычьей кожи.
Спереди, на ладонь от пряжки, кольцо вшито костяное грубой работы, к нему ремешок нерпичий[14] привязан. К ремешку опять же костяной крючок и тоже грубо опилен, только сам сгиб внутри гладкий-прегладкий, будто его наждачной шкуркой-нулевкой вылизали.
– Зачем, дедушка, крючок-то?
– Тот пояс не трог. Память он с давешних лет. Другой бери.
Пареньку того и надо: стал про давешние годы спрашивать, а дед:
– Расскажу, коль сам догадашь, зачем крючок на ремне. Уж Димка по всякому гадал – не вышло. Дед и говорит:
– Эта – штоб арбалет натягивать!
– Арбалет? В наше время? Я и в руках не держал!
– А