Тихо стало. Только свечи в головах у Максима Максимовича потрескивали. Фрося поставила их, не спрашивая у Анны Ефимовны.
Анна все дергала Максима и повторяла ему:
– Максим, Максимушка, полегче тебе?
Фрося потянула ее за рукав.
– Аннушка, доченька, – шепнула она. – Не замай ты его. Аль не видишь? Отходит он.
– Чего! – вскрикнула Анна. – Молчи ты, холопка! Как ты смеешь! Не помрет Максим. Не может того статься. Максимушка! – крикнула она, упала на колени и охватила Максима за плечи. – Максимушка, слышишь меня? Не помрешь ты?
Максим чуть-чуть шевельнул рукой и повел тусклыми глазами.
– Максимушка, слышишь? Мы ж на Пермь тотчас едем. Как же то? Не можно тебе помереть. Возы грузят. Максим, ехать надобно!
У Максима открылся рот, нижняя челюсть отвалилась. Тело вытянулось.
– Помер Максим Максимыч, – сказал лекарь.
Часть вторая
Афонька
Первое время Анна не могла взять в толк, что случилось. Сразу как-то всё обрушилось на нее. То была мужняя жена, хозяйка молодая, а теперь – что? Точно чужая в доме.
И об Максиме горевала она. Тихий он был, простой, жалел ее, угодить старался. Как о таком муже не скорбеть? Вспомнит Анна, как просил ее не гневаться на него, – так слезы сами и побегут.
Думала, думала, а все поверить не могла, что так все и будет. Не про Максима. Нет, уж как помер – не оживет. А про себя. Не верилось ей, что так и век вековать. Сколько надумано было и про Пермь, и про промысел их, и про хозяйство – и вдруг нет ничего. Как же жить-то она будет? С самых тех пор, как старика Строганова не стало, одно только и было у нее в голове – наладить опять строгановский промысел.
«Ведь есть же такие счастливые бабы, – думала она, – сидят себе за пяльцами, в церковь ходят, с девками в светлицах хохочут, песни поют. И весело им. А ей? Как вздумает, что так и век в горнице сидеть, – эх, лучше б с Максимом в могилу лечь. Да нет, не может того статься, не на то она на свет родилась, чтоб в пяльцах шить».
А время шло да шло.
Второй раз к зиме время подошло. С Иваном так к не говорила ни разу Анна Ефимовна, «И ране-то, – думала она, – все мои речи в смех ему были, а ноне и пытать не к чему. Облает еще». Как снег выпал, Иван Максимович стал на Москву собираться и Данилку хотел взять с собой. Подрастать стал парень. Пятнадцатый год пошел, пора к делу приучать. И сам Данилка теперь не все голубей гонял. Галка брал его с собой по поветям, где запасы сложены, сверял с ним товар по описям. И в мастерские Данилка заглядывал, в шорные, в сапожные, в кузнечные. Отцу пока ничего не говорил он, а про себя замечал – не очень старались работники. Иван Максимович ему слово скажет, или не вовремя под руку сунется, сразу отодрать велит, или в ухо даст, а за работой не смотрит. Холопы гуляют без дела, только норовят хозяину на глаза не попадаться. И приказчики тоже мало смотрят за ними. Первый Афонька. Иван Максимович больше всех ему доверял, а ему и горя мало. Сидит себе у амбара и сибирские орехи щелкает, а в мастерские и не заглянет. А Иван