– Эх, беспокойный ты какой! Ну, погодь, огонь вздую.
Долго возилась она со сна, пока вздула огонек и затеплила лампадку. Потом она снова налила из жбана квасу и подала Максиму. Поглядела, а на нем совсем лица нет. Серый весь, а губы синие.
– Да что у тебя? Болит, что ли, что?
– Нутро болит, Анница, ой-ой-ой, мочи нет!
– Эх, ты! Ровно дитя малое. Глаза б мои не глядели. Все с того, что постничаешь да вина не пьешь. Вот не с привычки и разбирает тебя.
Максим только стонал тихонько.
– Ну что ж, аль маслицем теплым тебя растереть, как робят, что животом маются? Погодь, с лампадки налью. Сказывают, с лампадки лучше помогает.
– Ой, не трожь, Анница. Боюсь я. Сильно больно.
Но Анна уже встала, сняла лампадку и подошла к Максиму. Только что она хотела его тронуть, он как закричит и начал кататься по постели. Руки и ноги у него сводит, посинел весь, глаза под лоб ушли.
Анна испугалась.
– Максимушка, да что с тобой? Неужели так болит?
А Максим и говорить не может, только кричит.
Анна накинула опащень, выскочила из опочивальни в чулан, где спала Фроська, и растолкала ее.
– Беда, – сказала она, занедужил шибко Максим, а нам заутро ехать. Бежи к лекарю, добудись его. Пущай тотчас придет.
Сама вбежала в опочивальню, подумала, не лучше ль Максиму стало. Да какое там! Затих было на время, а там опять как закричит, а сказать ничего не может. Анна не знала, как и приступить к нему. У самой руки трясутся. А в голове одно: неужели занедужит надолго, уехать заутро не сможет? Впрямь неудачливый какой-то. Иван-то в тот раз молвил: куда он у тебя годится. Выпил и занедужил. Хуже Данилки. Да нет! Не может того статься. Отлежится к утру. Нельзя, чтоб не уехать нам. Все справлено. На Ивана-то как положишься? Ноне разрешил, а там отменит.
Наконец пришел лекарь. Еле глаза глядят со сна. Кафтан расстегнут, из-под штанов торчит рубаха. Анна кинулась к нему.
– Мотри, Семеныч, что с им сталось? Ума не приложу. Вечор пировал он долго. Пришел, спать лег, а в ночь проснулся, криком кричит. Неужли с того, что выпил лишку?
Лекарь подошел к Максиму, поглядел на него, хотел пощупать, но Максим еще громче закричал и забился.
– Ты не пужайся, государыня, Анна Ефимовна, – сказал лекарь, – то не с вина, то с многой пищи. У Максима Максимыча желудок слабый, бессильный от многого сиденья и от холодных питий. И печень у него, и селезенок заперты. Пища у него колом и встала. Я ему тотчас снадобье принесу, «Лопушниковый корень», чтоб пище продвижку дать. А там кровь жильную отворю, жар из головы вывесть и крови продух дать. Ему и полегчает. Бальзамом тоже живот потру – греет он. Дает бог, к утру здоров будет.
В хоромах зашевелились. Забегали сенные девки. От Марицы Михайловны пришла монашка Феония – спросить, что с Максим Максимовичем. Ваглянула она на него и руками всплеснула:
– Матушка, Анна Ефимовна, то с глазу, сразу видать. Дай ты мне его с уголька спрыснуть. Я с молитвой.
– И то, доченька, – приступила к Анне Фроська-кормилица, – все-то ты лекаря слушаешь. А може,