Остаться собой.
Но… собой ли?
Остался ли я тем же человеком, который однажды, двадцать три месяца назад, ранним утром впервые сошёл с поезда на пустынной станции Гайжюнай?
Осталась ли Война там?
Начальник караула прапор-вэвээсник сменил постовых и подошёл ко мне.
– О чём задумался, сержант?
Я не знаю, что ему сказать.
Про запах травы и краски?
Про звёзды?
Про Время?
А, может быть, про Души пацанов, в виде гвоздиков прибитых к бархату Неба? Огромного, как…
Как что?
Как Время?
Или… как Безвременье?
И мы, прошедшие ад войны, живём в этом Безвременье. Для нас нет Завтра. Оно никогда не наступит, и ни одно Время не сможет никогда сделать так, чтобы Завтра наступило.
Мы – навсегда там.
За речкой.
В Афганистане.
В Герате или Баграме.
В Кандагаре или Файзабаде.
В Калате или Адраскане.
В Мазари-Шарифе или Пули-Хумри.
В Шинданде или Газни.
В Джелалабаде или Лашкаргахе.
В Хосте или Чарикаре…
У каждого из нас – своё Вчера.
Но Безвременье – общее на всех.
Нагаханский поворот
Здесь был свет.
Настоящий, электрический свет.
Он исходил от стеклянной колбы единственной в помещении лампочки, слегка раскачивающейся от сквозняка под белым потолком. Чуть мерцающий, он резал глаза, ещё не привыкшие к столь яркому буйству вольфрама, закупоренного в безвоздушное пространство внутри стекла. Не в силах более терпеть эту резь, его мозг дал команду векам, и они закрылись. Резь постепенно улеглась, успокоилась. А может быть, просто спряталась. Замаскировалась. Слилась с окружающей обстановкой. Как «духи» сливались с камнями и пылью придорожных, почти отвесных склонов по обе стороны колонны. До поры, до времени сливались…
Веки снова раскрылись, но глаза смотрели уже в другую сторону. За окном, затянутым изнутри и снизу двумя кусками белой марли, играли на ветру концы масксети, как будто небрежно свисающей с брезентового тента. На подоконнике в глиняном высоком горшке стоял цветок-декабрист. Как у бабушки дома. Она любит декабристы. «Потому что цветут зимой», – вдруг подумалось ему. И название такое… декабрист. Гордое. Революционное. И цветут красным цветом.
Снова закрыть глаза. Переместить под веками зрачки в другое место и открыть. Что там будет? Вернее спросить, «Кто?» Потому что сосед. Весь в бинтах. Только левая рука свободна от белоснежной марли бинтов. Стонет. Постоянно глухо стонет. Ожоги дело серьёзное. Зато цел. Не отдал ни частички себя ни «духам», ни хирургам. Взрывом выкинуло вместе с дверью из кабины впередиидущего «наливника», на прощание обдав горящим керосином. Парни вовремя оттащили, потушили, не позволили зашашлычиться